Но если это правда, если нет ни малейшей опасности того, что какая-то часть смертельного газа осталась в цистерне, то почему на них напялили эти костюмы? Почему всех остальных отозвали назад и расположили вне границ опасной зоны, где они и будут находиться, пока Чак и остальные не закончат здесь с грузовиком?
«Потому что кто-то не был на сто процентов уверен», – подумал Чак.
Он сморгнул пот с глаз. Трактор со скрежетом замер на гребне, затем сдал назад, чтобы цепь провисла. Несколько долгих секунд люди в белых костюмах не шевелились, затем один из них, ковыляя, направился к трактору и отсоединил от него цепь. Второй двинулся к передней части грузовика, а Чак, судорожно глотнув загнанного в баллон воздуха, пошел к задней.
Толстые неуклюжие перчатки, намертво соединенные с рукавами костюма, лишали руки чувствительности, и Чак, казалось, провозился целую вечность, прежде чем смог снять цепь с вымазанного в масле шасси грузовика. К тому времени, как они закончили, трактор успел развернуться и занять позицию позади грузовика. Его массивный нож был слегка приподнят – трактор готов был толкать. Ковыляя и спотыкаясь, три человека в белых костюмах отбежали подальше от цистерны и встали на самом гребне склона, чтобы посмотреть, как грузовик пойдет вниз.
«Кто-то должен что-нибудь сказать», – подумал Чак и посмотрел сначала вниз, на скользящий в озеро склон, потом назад, на кабину грузовика, где на ветровом стекле играли солнечные блики. В конце концов, в этом грузовике погиб человек, и сейчас – его похороны. Ему представился Элвин, лежащий поперек водительского сиденья, в кабине, забрызганной тем, о чем страшно и подумать, и вверх по горлу поползла горькая желчь. Это немедленно его отрезвило. Перспектива стравить в герметичном костюме была куда неприятнее, чем мысли о том, что осталось от Элвина.
«Прости его, Господи, ибо он согрешил», – подумал он, слегка изменив первую исповедальную фразу. Нож трактора вошел в контакт с задним бампером грузовика. Мощный двигатель взревел.
Все опасались, что грузовик начнет кувыркаться, когда перевалит через гребень и пойдет вниз по склону, но до озера было недалеко, уклон был ровным и относительно пологим, и грузовик вошел в воду почти величественно, словно старый, хорошо послуживший корабль, погружающийся в морскую могилу. Он по инерции миновал прибрежные заросли рогозы, достиг подводного обрыва, а затем его огромный вес медленно утянул его на илистое дно.
По словам ныряльщика, тридцать футов глубины, вода холодная от питающих озеро ключей. Наверняка полно рыбы. Чак печально улыбнулся, вспомнив, что Элвин любил рыбачить. Он представил, как вода заполняет кабину грузовика, поднимает мертвеца с сиденья и он невидящим взглядом смотрит на эту рыбу.
Стоя на гребне холма и глядя на то место, где черная вода сомкнулась над сверкающей стальной цистерной, он потерял счет минутам и вдруг услышал позади себя раздраженный рык трактора.
Повернувшись, он увидел, что нож трактора почти скрыт под черно-бело-красной грудой. Трактор медленно двигался вперед, гусеницы рвали мягкую унавоженную землю загона. Груда вдруг покачнулась и стала заваливаться вперед.
«Черт», – подумал Чак. Начиналась самая тяжелая часть. Дохлые коровы не покатятся с холма в озеро с легкостью и достоинством грузовика.
Его передернуло. Он отвернулся, представив, сколько коров вскоре окажется в мелкой воде у берега озера. Придется растаскивать этот завал вручную, и такая перспектива Чака не особенно радовала.
5
Через три с половиной часа езды Грейс услышала характерный щелчок и взглянула вправо, где скрючившаяся на пассажирском сиденье Шарон воевала с ремнем безопасности. Грейс пришло в голову, что такие звуки, наверное, можно услышать в любой машине, если в ней едет женщина, – периодические щелчки и шуршание ремня безопасности, который надо постоянно поправлять, чтобы он проходил посередине груди и не давил на нее.
– Чертовы ремни безопасности, – пробормотала Шарон. – Могу поспорить, что, если бы какая-нибудь модель этой сбруи посмела как-нибудь неудобно надавить на мужские причиндалы, разработавшего ее инженера тут же подвесили бы за яйца.
Энни на заднем сиденье захихикала. Она расстегнула свой ремень очень тихо – так тихо, что даже Грейс не услышала.
– Милая, думаешь, тебе хуже всех? Поносила бы мои – узнала бы, кому тут нелегко. После той закусочной моя грудь, по-моему, увеличилась на целый размер. Никак не могу понять, что же такого я съела. Все вроде бы было низкокалорийным. Эй, Грейси, мы не заблудились? Мы уже миллион миль проехали с тех пор, как видели последний дом или машину.
Грейс никогда не понимала, что значит заблудиться. Это одна из тех вещей, которые человек должен осознать в детстве, – особое чувство времени и пространства, имеющее смысл только тогда, когда у тебя есть за что зацепиться в мире, когда тебя ждут. Грейс никто никогда не ждал, поэтому она никогда не опаздывала и никогда не терялась.
Когда-то давно, когда ей было мало лет, она забрела в укрытый вечерними сумерками переулок – она не помнила, в каком городе это случилось, города везде одинаковы, и она никогда не стремилась запоминать их названия, – и там она увидела – а увидев, с детским беззастенчивым любопытством не отвела глаз, – как одетое в лохмотья существо втыкает в руку иголку. Не обращая внимания на одинокого маленького зрителя и его безотрывный взгляд, женщина завершила разрушительную магическую процедуру, затем посмотрела на Грейс затуманенными глазами и сказала: «Эй, девочка! Какого черта ты здесь делаешь? Ты что, потерялась?»
Она тогда не поняла вопроса. Что значит потерялась? Она стоит здесь, и женщина может ее видеть. Даже тогда, в городе без названия и переулке без надежды, Грейс не почувствовала и намека на то тягостное беспокойство, которое испытывают почти все люди, когда попадают в незнакомое место и не знают точно, где находятся. Ты ведь всегда находишься где-нибудь, верно?
Поэтому ее совершенно не тронули прокравшиеся в голос Энни тревожные нотки, хотя они уже довольно сильно углубились в лабиринт извилистых пустых дорог, вьющихся среди глухих висконсинских лесов.
– Мы не заблудились, Энни. Мы просто выбираемся на основную дорогу.
– Что-то подобное, помнится, Гензель говорил своей сестре Гретель, – проворчала Энни. – Мы свернули с дороги час назад, чтобы посмотреть на этот дурацкий старый сарай, который, кстати, оказался самым последним признаком того, что здесь вообще живут люди. Где мы сейчас, знает только всевидящий Господь.
– Моя вина. – Шарон беспомощно пожала плечами. – Mea culpa.
– Милая, не извиняйся. Этот сарай – самое удивительное из всего, что я видела с того самого дня, как Родраннер снял рубашку в моем присутствии. Я просто не знала, что он стоит на дороге, ведущей в ад.
Энни посмотрела на стену белых сосен, толпящихся у обочины дороги, как необыкновенно молчаливые зрители на параде. Толстые стволы, казалось, поглощали солнечный свет, и только изредка, когда лучи пробивались за первый ряд сосен, можно было мельком увидеть, что там дальше, в глубине леса. Энни понятия не имела, что может скрываться там, за изменчивыми тенями, но была вполне уверена в том, что это что-то небезопасное.