Ничего. Ни звуков, ни огней. Никаких признаков присутствия врага.
Прикосновением она привлекла внимание Энни и Шарон, затем подняла вверх указательный палец. По одной. Они будут переходить по одной, на тот случай, если в оцепление ушли не все солдаты; на тот случай, если они оставили кого-нибудь; на всякий случай.
Энни и Шарон кивнули в знак того, что поняли. Грейс скользнула в канаву, поднялась по насыпи, застыла, затем метнулась через дорогу и скрылась в канаве на другой стороне.
Шарон глубоко вздохнула и последовала за ней; спустя несколько секунд то же проделала и Энни.
По-пластунски, одна за другой, словно разрубленный натрое червь, они поползли к безлюдному городу.
Канава казалась им уже родной – ее склоны будто специально защищали их от наблюдения со стороны дороги. Когда они влезли в вонючую воду, из которой торчали склизкие стебли, Энни скривилась и вдруг поняла, что ей надо в туалет. Плохо. Даже как-то нелепо. Странно хотеть в туалет, спасая свою жизнь и жизнь еще тысячи человек. У Супермена уж точно такой проблемы не возникало.
Постепенно земля под ними снова начала подниматься, и скоро они опять ползли по сухой траве. Еще несколько ярдов, и слева показалась живая изгородь – заросли старой сирени, тянущиеся вдоль кафе и дома за ним.
Грейс окунулась во мрак, царивший между зданием кафе и живой изгородью. Энни и Шарон наступали ей на пятки. На секунду они, собравшись в еще более плотную группу, остановились. Ветки сирени упирались им в спины. Обзор им загораживала стена, а слышали они только свое тяжелое дыхание. Постепенно и оно успокоилось, и мир погрузился в безмолвие.
Специфическая тишина, присущая этому месту, уже казалась им нормальной. Она успокаивала. Грейс стояла в позе отдыхающего бегуна, уперев руки в колени и прикрыв глаза, насыщая покоем тело и мозг. Через минуту они двинутся к подвалу, чтобы забрать все, что им нужно. Всего через минуту…
– Мне нужно в туалет, – прошептала Энни. – Иначе я лопну.
Шарон обернулась к ней и с удивлением обнаружила, что ее тянет улыбнуться. Улыбка не пробралась наружу, осела где-то на внутренней стороне губ, но все же она появилась – глупая улыбка, возникшая из-за того, что в заявлении Энни было что-то успокаивающее. Энни нужно в туалет – это так удивительно просто, так чертовски нормально.
Не задумываясь о том, что делает, она дотронулась до руки Энни – одним из тех жестов, которые так любимы священниками и содержат в себе нечто вроде благословения: «Иди в туалет с миром, дитя мое».
Энни отступила на шаг в заросли сирени, а Грейс и Шарон продвинулись чуть дальше вперед, больше для того, чтобы убраться из зоны заплеска, чем для того, чтобы Энни не стеснялась. Они сели на корточки возле сирени, лицом друг к другу, как два аборигена в буше, и виновато, как подслушивающие дети, улыбнулись, когда услышали характерное журчание, с которым струя жидкости ударила в землю.
Черные трусики Энни были спущены до самых щиколоток, голый зад упирался в непроницаемую стену толстых изогнутых стволов сирени, а глаза сами собой закрылись от почти сексуального наслаждения. Через несколько секунд ноги у нее начали дрожать от напряжения, и она подумала, что наконец-то обнаружила еще одно дело, для которого сгодился бы пенис.
Мотнув раз-другой попой в безуспешной попытке стряхнуть последние капли, она стала срывать с веток блестящие листья. При этом она производила больше шума, чем за весь свой путь от фермы, – она начала верить, что они на самом деле одни в городе, и решила, что, если немного пошуметь ради сбора импровизированной туалетной бумаги, никто ее не пристрелит.
Она набрала уже почти столько, сколько ей было нужно, как вдруг у нее из-за спины выстрелила большая мозолистая рука, безжалостно зажала ей рот и потащила ее в заросли.
23
Грейс и Шарон сидели у кустов сирени и ждали, когда Энни закончит, – казалось, она застряла там навечно.
Шарон с беспокойством передернула плечами. Она вся покрылась гусиной кожей. Она встряхнулась и поджала нижнюю губу, так что уголки рта опустились вниз. Так вот оно как, значит, когда говорят, что мурашки по спине ползут. И все эта чертова тишина. Любой шум кажется зловещим, даже если его источник тебе точно известен – в данном случае это была Энни, обрывающая с сирени листья, чтобы подтереться. А когда ты привыкаешь к этому шуму, он прекращается, и наступившая тишина кажется еще более зловещей.
– Энни? – Не поднимаясь на ноги, Грейс передвинулась назад и вгляделась в то место, где должна была находиться скрытая в зелени Энни.
Тишина.
Шарон нахмурилась и подвинулась ближе к Грейс. Если бы она была собакой, то навострила бы уши.
– Энни? – повторила она шепот Грейс.
Опять тишина.
Грейс не пошевелилась. Затаив дыхание, она смотрела на стену из листьев – туда, где Энни находилась всего секунду назад и совершенно точно – потому что иначе быть не может – должна находиться сейчас…
– Энни!
– Тихо!
Шарон отпрянула, челюсть у нее отвисла. Донесшийся из кустов шепот был похож на голос Бога – таким громким и громоподобным он был. «Господь на самом деле не куст, Шарон. Просто Он таким образом разговаривал с Моисеем».
Рука Грейс была крепко прижата к ее руке, и они дрожали в унисон. Дрожь, возникающая в одном теле, переходила в другое, потому что там, в кустарнике, Энни была не одна.
Шарон зажала рот ладонью, не дав вырваться крику, который принадлежал женщине, а не полицейскому. Краем глаза она заметила, что Грейс упала на живот и, упершись локтями в землю, направила «сиг» на кусты – а сама она даже не вытащила пистолет из кобуры. Выражение лица Грейс было напряженным и жестким, а глаза были раскрыты так широко, что представляли собой два мерцающих в темноте круга.
Снова послышался громкий шепот, причем определенно мужской:
– Кто вы?
Шарон сглотнула. Это один из них. Господь Вседержитель, один из тех солдат схватил Энни.
Грейс сдвинула руки чуть влево, целясь на голос, но смотрела она по-прежнему прямо вперед, так что теперь линия ее взгляда лежала немного левее ствола «сига».
Из живой изгороди послышались мычащие звуки. Грейс мгновенно поняла, что их издает Энни, и едва не потеряла сознания от облегчения. Энни там, она жива. Но из кустов теперь доносились невнятные вскрики и звуки борьбы. Господи, он делает ей больно!
– Отпусти ее! – Теперь на гром был похож голос Грейс.
– Тихо! У меня пистолет, и он приставлен к голове вашей подружки. Сколько вас там и что вы тут делаете?
Возня в кустарнике резко усилилась. Раздался громкий треск ломающихся веток, низкий утробный рык, затем свист раздвигаемых ветвей – и из кустарника на четвереньках, словно огромный и чересчур быстрый малыш-ползунок, вывалилась Энни. Ее трусики все еще болтались в районе щиколоток, а лицо было искажено гримасой бешенства. Она врезалась в Грейс и почти опрокинула ее на бок.