Стрим - читать онлайн книгу. Автор: Иван Шипнигов cтр.№ 66

Позвала его к себе, типа мебель помочь собрать одинокой девушке. В этом месте мне, конечно, захотелось в него какой-нибудь мебелью бросить. Диваном, например. Но я его пожалела, потому что у него уже второй раз защемило спину. Уже от наших неосторожных занятий. А Витя говорит, он как мужчина не мог отказаться. Приехал, у нее там реально диван икеевский. В пленке с пупырышками. А она сама в костюме женщины. Хотя даже пленка с пупырышками на ней бы лучше смотрелась. Ну и все, говорит Витя. Что «все»?! Он: ну, начал тупо собирать этот диван. Собрал. А потом??? А потом спину защемило, говорит Витя. Но это все уже неважно и так далеко кажется.

У моего Вити недавно умерла мама. А у меня умер папа. Похлопайте те, у кого тоже умерли родители. Не очень, да, такая тема для стендапа? Но мне кажется, что шутить и вообще говорить есть смысл только о том, что тебя реально волнует. Меня недавно познакомили с одним автором, типа с прицелом, чтобы он мне писал материал. Этот автор мне втирал, что три года пишет непонятный роман. Я говорю: ну, ок. Круто, три года. Я бы так не смогла. Но я считаю, что смешного без грустного не бывает. Что смешное – всего лишь оборотная сторона грустного. Хотя я сейчас начинаю вам втирать, как этот автор с непонятным романом.

Родители умирают, а дети должны сами стать взрослыми. Родителями для своих родителей. Раньше я жила на две страны. Сейчас живу на два дома. Я почти переехала к своему мужчине, потому что влюбилась. И потому что понимаю, как ему тяжело одному после смерти мамы. Но и свою маму я тоже не могу бросить. У мамы с папой всегда были отношения не очень. Они старались делать все, чтобы я этого не замечала – и я замечала только это. Их плохие отношения.

А еще после смерти папы я узнала о том, что папа изменял маме с девушкой, моей почти ровесницей, которую я считала своей подругой. Девушки, похлопайте, у кого была такая же фигня! Никто не хлопает? Даже мужчина не хлопает… Ушел, что ли… Он там собрал, наверное, уже на пиво у вас? Ну, как бы, ок! Или, как говорит мой Витя, окей-окей. Две крайности меня бесят. Две тупости: жить так, как будто ничего плохого не происходит. И жить так, как будто все происходит очень плохо. Я стараюсь жить на все 100 процентов.

Но пока получается 50 на 50.

День у мамы, день у Вити. Ночую то на Выхино, то на Патриках. Иногда начинаю путаться. У мужчины возле «Пятерочки» на станции «Жулебино» прошу зарядку от одиннадцатого айфона. А какому-нибудь селебу у «Азбуки вкуса» на Патриках хочу дать мелочи на пиво. Причем ни тот, ни другой мне не отказывает. С мамой я нежная, какой хочу быть с Витей. А с Витей – заботливая, какой должна быть с мамой. Пока никто из них не возражает. И они уже даже сходятся на одной теме: их бесит мой стендап. Похлопайте те, кого он тоже бесит!

Мужчина, можете не хлопать, я и так куплю вам пиво! Ну признайтесь, вы же и есть тот автор, который три года пишет непонятный роман?

«Без драмы» – Наташа мне говорит. «Владимир Георгиевич, вам пойдет быть немного расслабленным». Сказать бы ей, что она вот побыла расслабленной и ей это не очень пошло. Ох, дети, что ж вы с собой делаете!

Хорошо, спать начала. Но, правда, не по-человечески. Спит весь день, встает под вечер, потом целую ночь непонятно чем занимается. В телефоне ковыряется. Говорит, работу ищет. Какая ей работа, ей бы сначала в себя прийти. Да и куда она пойдет, с такой-то своей «кредитной историей»… Сначала не ела ничего, теперь начала потихоньку. Поправляется. Во всех смыслах.

Но бесит, конечно, она меня. Вот Леша бесил когда-то разговорами своими дебильными. Но он хотя бы стремился к аккуратности. Пол моет – все зальет, но потом вытрет. И все-таки свежесть. А Наташа когда на кухню зайдет бутерброд себе сделать – кажется, будто младшая группа пополдничала. Все в крошках, в брызгах, в бумажках, в жвачках. В микроволновке хлеб в бумаге однажды сожгла. Холодильник открытым оставляет. А стиралку, наоборот, обязательно закрывает. Ох, дети, дети…

Недавно застал ее часов в пять вечера, когда она только встала: ест белый хлеб с шоколадными конфетами. Рассказала, что в детстве им в садике иногда такой полдник давали. Видно, стесняется и рассказа своего, и «полдника». Ни клиники, ни дикой этой истории с деньгами не стесняется – а тут смутилась. И мне до этого не было жалко ее ни разу, ни из-за клиники, ни из-за денег – сама виновата, вляпалась, так надо разгребать, – а тут вдруг стало Наташу так жалко, что я скорее вышел из кухни. С мокрыми глазами. Старческая сентиментальность. Когда же все взгляд на баб станет старческий?

Наташа нас с Элеонорой, получается, и познакомила. Как она мне потом рассказала: у нее хватило запасов человечности ровно на то, чтобы устроить девчонку в клинику. А вот устраивать ее жизнь после – тут уже человечность кончилась, и осталась чисто женская ревность и мстительность. Муж Элеоноры давал Наташе наркотики – Элеонора помогла ей с хорошей клиникой. Тут все, как сказал бы Леша, справедливо. Наташа из-за всей этой истории осталась без работы и украла у Элеоноры деньги – та закрыла на это глаза. И это было, развивая Лешину формулу, дорого, но все-таки справедливо. А вот тот факт, что Наташа, любимица, помощница, спала с ее мужем – этого Элеонора уже не могла ей простить. И не хотела: это дорого и несправедливо.

В клинике Наташа дала сестрам мой телефон и назвала своим «двоюродным дедушкой». Этим она больше всего меня взбесила, потому что перед теми сестрами я очень не хотел представать «дедушкой», тем более дурацким «двоюродным». Пусть старческая сентиментальность! Но когда же придет старческое равнодушие к стрекочущим, картавящим, душистым молодым женщинам! Обманула и клинику, и меня: когда я приехал за ней после картавого, волнующего звонка медсестры, сказала, что я единственный человек, которого она могла попросить о помощи. Сестры хотели позвонить Элеоноре, Наташа упросила не звонить. Стыдно было, видите ли. А передо мной не стыдно! Конечно, чего меня стыдиться. Сколько мне там, в принципе, осталось, как говорит опять же Леша.

Зато мне теперь стыдно. Перед Элеонорой. Что я такой добренький, дебильный, двоюродный дедушка. Зачем, спрашивает, вы приютили Наташу. Мне, говорит, в клинике сообщили, что ее забрал двоюродный дедушка. Такие у них правила: кто привез пациента, должен знать, кто его потом забрал. В вотсапе мне написывает: я же знаю, что у нее нет никакого дедушки. Тем более дурацкого «двоюродного». Как нет и «двоюродной тети», которой представилась сама Элеонора. «Дом‐2» просто какой-то, говорит. Дурацкий.

Я не согласен: не дурацкий, а дебильный. Присылает ржущий кружочек-рожицу – эмодзи, Наташа меня этому слову научила. Да, пишет Элеонора, детям уже не объяснишь, что такое «Дом‐2»… Я уж не говорю про «Санта-Барбару»! Я пишу: а им вообще ничего не объяснишь. Ни «Дом‐2», ни «Санта-Барбару», ни элементарные нормы поведения. Никакого понятия. Бесит меня ваша Наташа. Она: так зачем приютили? Я говорю: так забирайте! Очень нужна мне ваша Наташа. Вот сейчас немного в себя придет, на работу устроится, и до свидания. Элеонора молчала целый день. Не то чтобы я специально ждал. Просто мне в вотсапе пишет только Элеонора, и я по его пиликанью узнаю, что она ответила. Или не ответила.