— Я люблю тебя, — произносит она дрожащим голосом. — Понимаешь теперь, Адам? Я люблю тебя! Я… просто не знаю, как еще сказать. Я люблю тебя, и на этом точка! Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Люблю!
Титов оборачивается. Обхватывает лицо Евы руками, смотрит ей в глаза. Читает, пьет, вдыхает, смакует…
— Что? Попробуй теперь остановить меня.
— Не останавливайся, — говорит Титов хриплым шепотом, стирая пальцами слезы с ее щек, которые Ева сама не ощущает.
— Я люблю тебя, Адам. Люблю. Ты мне веришь? Верь мне, пожалуйста, верь. Пожалуйста…
— Верю.
— Я вылечусь. Вырасту. Буду лучше!
— Не перестарайся.
Ева всхлипывает и, задержав взгляд на лице Адама, начинает громко смеяться. Касается его губ губами. И смеется, смеется, смеется… Ее распирает от счастья.
— Поцелуй меня.
— Целую.
Их замершие и порядком обветренные губы смыкаются в болезненном поцелуе. Сердце Евы снова умирает, и она, наконец, понимает, что сердечное волнение — это нормально. Оно не собирается ее убивать. Оно чувствует, потому что живое.
Слезы девушки уже вытерты и высушены, когда теплая соленая капля падает ей на верхнюю губу. Рвано всхлипнув, она принимает ее, как самое сокровенное, что Титов может ей дать. И что-то обрывается в груди. Разлетается на микрочастички без возможности восстановления. Холодность эта ее, ледяная черствость.
Дверь парадного оглушительно хлопает, и во двор с бодрыми выкриками высыпается толпа молодежи. Адам с Евой, отстраняясь, реагируют на гомон рассеянными взглядами.
Коренастый парень, тиская пискливую девицу, кричит во всю глотку:
— Людочка forever!
— Людочка the best!
Второй нарушитель ночного спокойствия в углубление цементированной урны опускает ящик с фейерверками.
— Он же не собирается это здесь…
Поджигает. Красная огненная стрела взлетает выше девятиэтажки, озаряет небо вспышкой и рассыпается крупными разноцветными зонтиками.
Адам смеется, подхватывая изумленную Еву под ягодицами.
— Да, это Одесса.
Отмерев, она тоже смеется. Прослеживая за полетом второго и третьего фейерверка, взлетевших одновременно, вскидывает вверх руки, прикрывая глаза, и выкрикивает какие-то глупости. А Титов, опираясь на пятки, запрокидывает голову и кружится с Евой по кругу. Пока не выстреливает весь ящик. Становится значительно тише, молодежь прокашливается и пытается отдышаться.
— Здорово, Тит!
Чернокожий парень с ослепительной улыбкой, виртуозно жонглируя бутылкой и пластиковыми стаканчиками, наливает им шампанского.
— За Людку Смирнову!
Толпа подхватывает:
— Людочке двадцать три!
— Еще не кобыла, но уже и не пони…
Бесшабашный хохот поддерживает сама именинница.
— Зато ты у нас полноценный конь, Ростик!
— Жеребец!
Шампанское холодное и колючее, но это именно то, что Еве сейчас нужно.
— А Тит с девушкой!
— Мама!!!
— Познакомь!
— Тит с барышней… — восклицает еще кто-то, явно не веря своим глазам. — Людочка, сфокусируйся, Титов с девушкой…
— Могу только сгруппироваться… Офигеть! Титов! Ты охр*нел, так удивлять в первые дни Нового года! У меня сейчас сердце остановится, — вспомнив о Еве, приседает перед ней в шутливом кривоватом реверансе. — Ах, пардоньте, за районную невоспитанность. Я — Люда.
— Эва.
— Вот и познакомились.
К счастью, вскоре к персоне Евы теряют интерес, и галдёж возобновляется.
— Толик, руку убрал!
— Не толкайся… Ай…
— Я так люблю тебя!
— Заткнись!
— Ты такая инфантильная… Дура, в общем…
— Эй, гайс, станьте в круг.
— Вы тоже… Адам и Ева…
— Погоди, Адам и Ева?
— Пипец, совпадение!
— Это паранормально…
— Ага, вызывай экзорцистов!
— Ша, народ!
— Давайте быстро, пока мусора не наехали… Ты снимаешь? Ростик?
Кто-то врубает на всю мощность JBL Boombox[1], и толпа, формируя беспорядочную геометрическую фигуру, начинает танцевать, прыгать и извиваться. Понятия «комплекс» и «сдержанность» им, вероятно, не знакомы.
— Опа-па-па!
— Все вместе!
— И понеслась!
— Цвет настроения синий. Внутри Martini, а в руках Tequini. Под песню "Синий иней" она так чувствует себя Богиней… Цвет настроения синий. Внутри Martini, а в руках Tequini. Под песню "Синий иней" она так чувствует себя Богиней[2]… — невпопад подпевают, большей частью горланя текст песни, местами даже неправильно.
Ева с Адамом, не переставая смеяться, набивают подошвами ботинок ритм и аплодируют ребятам.
— По телу мурашки и ей хочется кричать….
— … ЗВЕЗДА…
— Она так чувствует себя… БОГИНЕЙ…
На последних нотах визг и крики окончательно перекрывают звуки песни.
— Ох, хитяра… — выдыхает Ростик, опрокидывая в горло алкоголь и, сминая стаканчик, швыряет его в ящик из-под салютов. — Хитяра!
Молниеносно оприходовав весь имеющийся алкоголь, «поколение» настраивается на новый танцевальный заход.
— А сейчас, конечно, для нашей любимой Клавдии Ивановны…
— Клавдия Ивановна!
— У меня мурашки по коже…
— Клавдия Ивановна!
— И часто здесь такое происходит? — спрашивает Ева Адама, и он наклоняется к ней совсем близко, чтобы расслышать.
— Ну, случается… Это же не элитка, нормальный одесский двор.
— Клавдия Ивановна, мы знаем, что вы с нами! — орут, пересмеиваясь.
— Гип-гип-ура!
— Ура! Ура! Ура-а-а-а-а-а!
— Их не накажут?
Титов смеется, пожимая плечами.
— Даже если полиция примет вызов, пока соберутся, пока доедут… Хулиганство — не убийство, быстро не отреагируют.
— Клавдия Ивановна, ваша любимая! За нашу Одессу[3]!
Самый смелый, а возможно попросту пьяный, даже бросает в окно первого этажа снежный ком.
И Еве становится жарко, так она смеется и подтанцовывает. Давно у нее не возникало настоящего восторга в компании подвыпивших сверстников. Все чаще приходилось притворно веселиться. Здесь же, среди этих простых и бесшабашных ребят, Адам едва удерживает ее в кольце рук.