Сердце, скачками набирая обороты, заколотило в грудную клетку хорошо поставленными, за неполный год с Плюшкой, отрывистыми и мощными ударами. В голову ударила кровь. На долгое мгновение видимость пропала. Смотрел перед собой и ни черта не видел.
На автопилоте приблизился к Нике вплотную. С нарастающей частотой дыхания, повинуясь звериным инстинктам, сходу пошел в наступление, хотя еще даже не врубился в ситуацию. Поймав девушку, оцепил руками у деревянного ограждения. Мысль мелькнула, дурная и нездоровая, если наперекор попрет, в озеро ее в груде с собой и непрочными перилами свалит, а не отпустит. Внутри такая стихия разразилась, казалось, что физических "коней" в теле немыслимое количество: надави только на хлипкое сооружение — и полетят.
— К бабушке в деревню. Я же всегда лето у нее провожу.
Расчехлить сказанное получилось не сразу. Плюшкины слова по каким-то причинам рассыпались на буквы и потеряли всякий смысл. Смотрел Серега на нее, распадаясь изнутри, словно раньше ничего подобного вообще не слышал: "деревня", "бабушка"…
— Целое лето? — уцепился за то, что вычленил.
— Ну, не целое. Два месяца осталось.
Кого она пыталась успокоить?
С этими словами мир Градского превратился в бесполезное нечто. Шар сорвался с орбиты и, не поддаваясь никаким методам контроля, полетел в необъятную черную бездну.
— Сессия закрыта, и, в общем… я свободна.
"Свободна???"
Она че, бл*дь, на солнце перегрелась? Чтобы вот так просто, непонятно за каким х*ром, разбросать их на километры?
— Зачем уезжать, Кузя? Ты можешь остаться в городе? С хатой проблем не будет.
Прозвучало, конечно, так себе. Простенько, пошленько, далеко от всего "надежного и серьезного", что распирало Градского изнутри.
"Шедевр, *бтвою мать…"
Но следить за своей речью получалось едва ли чуть лучше, чем за угарными мыслями.
— Я и так задержалась, Сереж. Что я скажу папе с мамой? У нас в семье не так, как у вас.
— А как у нас?
Зубы стиснул. Вдохнул через нос, сурово раздувая крылья. Разговаривали в нормальном режиме, без манерных пауз и рассеянных междометий, а терпения на ожидание ответа едва хватало.
— Сереж, ты понял, о чем я.
— Нет, не понял, Кузя…
— Хватит меня так называть, — поддаваясь неожиданному и непонятному для Града расстройству, порывисто выпалила Ника, теряя в ночном воздухе потяжелевший выдох. — Всеми этими прозвищами — перестань! Знаешь, уже не смешно и не интересно даже… Надоело. Хватит! У меня имя есть.
Пригвоздил себя к месту. Сфокусировал на Плюшке все свое силовое внимание. Врубился с некоторой задержкой — внутри нее что-то вышло из строя. Чинить было необходимо экстренно, но на ходу вряд ли получиться.
У самого в груди безотчетно возросло беспокойство. Хотя, казалось, куда больше?
Инстинкты подстегивали задавить конфликт силой.
Перестал мыслить линейно, стал выхватывать фрагментарно. Ловил ситуацию точечно, словно разлетевшиеся и повисшие в воздухе пазлы, не в состоянии собрать и полноценно оценить картинку.
Молчал. Она тоже молчала, но взглядом будто кричала, требуя от него каких-то действий.
"Каких, мать вашу???"
— Что ты от меня хочешь? Скажи мне, бл‘дь, что я должен сделать? Я сделаю.
Выгорел едва ли не до пепла, когда она вдруг ляпнула:
— А чего ты так расстраиваешься, Сережа? Подругой больше, подругой меньше… У тебя вон сколько еще в городе остается. Каждый вечер можешь менять!
— Ты че, бл*дь, озверела, таким разбрасываться? — буйный душевный протест по децибелам вышел мощным ревом.
Так Градский ни разу за всю свою жизнь не звучал. Не приходилось. Он и ребенком- то никогда не срывался на крик.
"Долбаная Плюшка…"
За одно лишь обесценивание их общего "вместе" хотел ее придушить и туда же — в озеро.
— Каким таким? Каким, Сережа? Что не так сказала?
— Что не так? Какие, бл*дь, подруги? Ты, мать твою, о чем, вообще? — прохрипел с той же безудержной силой, ощущая, как изнутри его рубает на мелкие куски. — Накрутила этой фуфлятины, потому что я тебя не рву? А головой подумать, почему? Hax*pa! Лучше же сразу в край!
Дальше — хуже. Чувства рвались грубыми матами. Он и выдохнул их — единым отборным сердитым потоком. А после, резко выдохнув, отступил немного назад, опасаясь того, что все-таки свалит девушку за перила. На ее бледной переносице заметил красные отметины. Давил, мать его, с таким остервенеем, что отбился регулятор бейсболки.
— Ну, ты и козел, Сережа, — сглатывая и краснея, как маков цвет, прокомментировала его выступление Ника. — Убери руки. Пройти дай.
Он в ответ припечатал ее взглядом. Оторвать его от ее глаз просто не получалось, пока собственные не заслезились. Тогда опустил воспаленные веки, останавливая взгляд на ее тяжело и отрывисто вздымающейся груди.
— Сережа, дай пройти, — повторила демонстративно спокойным тоном. — Раз мы все выяснили, давай расходиться. Сейчас гроза начнется. И вообще, я хочу спать. Мне еще утром на рынок заехать нужно.
— Ты на серьезе сейчас вот это все мне говоришь? — снова поднялся взглядом к ее лицу. — Так вот спокойно? Что выяснили? Уезжаешь, значит?
— Мой отъезд, Сережа, не обсуждается, — это сдавленное, едва слышное восклицание наряду с ее мокрыми глазами еще много ночей ходило ему по голове.
В свете лунного диска увидел, как по щеке Кузи скатилась блестящая крупная слеза, и вдруг завис на этой капле, словно не догоняя, откуда она там взялась. Коснувшись горячей щеки, поймал ее пальцами.
— Не плачь.
— Я не плачу, — судорожно всхлипнула. — Это дождь, — вибрация дрожи на выдохе.
Пропуская через себя свежую порцию эмоций, скользнул руками по сухим шершавым перилам. Осторожно огладил тонкие девичьи предплечья. Поднялся выше и, заведя руки за спину, с маниакальной бережностью привлек Плюшку к груди. Она поддалась, как и всегда, крепко, будто на пределе сил, обвивая его руками. Уткнулась лицом в его плечо, дрожа губами по коже и оставляя на ней мокрые следы.
Градский с трудом выдохнул порцию воздуха, которую все это время неосознанно держал в легких. Вдохнул, припоминаю тупую попсу, на которую подсел в последнее время. Каждый вздох, как в первый раз? Да, наверное. Ощутимо больно и невыразимо приятно.
— Град! Ника! Вы не видите, что дождь начался? — голос Алины прорвался в зарубцевавшийся купол их мирка, напоминая о существовании всего остального. — Давайте скорее в укрытие.
Доминика вздрогнула. Отпрянув, машинально повернулась в сторону сестры, но почти сразу же переметнулась обратно на Градского.
— Пойдем?