Ты пожалеешь - читать онлайн книгу. Автор: Тори Ру cтр.№ 37

Брат все нудит и нудит, но его слова сливаются для меня в монотонный шум — бессмысленный и причиняющий дискомфорт.

Рука опухла и пульсирует. Поделом мне. Ведь «разрушая любимых, мы разрушаем себя…»

— А ты не пробовал перед ним извиниться? — брякаю я и не узнаю свой голос; Женя останавливается как вкопанный и испепеляет меня взглядом:

— Чего??? Ты с ума сошла?

— Если бы вы не поступили с ними так, нам бы не прилетело бумерангом, — усмехаюсь я сквозь слезы. — Но он же хорош, согласись. Дьявольски хорош… Во всем! Он нас сделал… Он заставил каждого из нас заплатить даже за неосторожно сказанное слово.

— А если бы ты, любительница бездомных котов и собак, не жалела всякую падаль, то не была бы сейчас беременной! — взрывается Женя. — Сколько там ему? Восемнадцать? А скольких людей он уже успел утопить в дерьме? Этот чертов маньяк тебя не пожалел!

«Не пожалел…» — Вопль братца болью отдается в голове. — «Не пожалел, не пожалел, не пожалел…»

Но так ли это? Все события, приведшие меня к съемной квартире и работе официанткой, были разыграны Хармом как по нотам. Он расчетлив и холоден, как змея. Его план заключался в том, чтобы брат остался в нищете и одиночестве, как и он сам. Он ни за что бы не отступил — потому что поклялся погибшей сестре сломать нас всех.

Но… отчего-то не довел свою месть до конца. В то утро он просто ушел. И вообще решил свалить из жизни.

«Я тебя люблю… Очень». — Воспоминание о его шепоте мурашками проходится по коже. — «Не ведись, если когда-нибудь скажу обратное…»

«…Кажется, мне нельзя тебя видеть. Это вообще лучшее, что я могу для тебя сделать…»

«…Protect Me From What I Want…»

«…Я выпилюсь, потому что после такого нормальный человек жить не сможет…»

Память забрасывает меня его фразами — когда-то я не придала им особого значения, а теперь ослепленно моргаю и трясу головой.

Он способен на сострадание и жалость — история с котенком и кровь из носа в моменты, когда он приводил в исполнение свой план, доказывает это. Он очень хотел остановиться, ненавидел и разрушал себя. Потому что на самом деле меня полюбил…

Он, черт возьми, всегда знал, какой ужас творит, и не собирался с этим жить!

Я вскакиваю, сбрасываю куртку брата и направляюсь к двери, но тот вырастает передо мной и хватает за локоть.

— Ты куда? Скоро вернется Артем. Дам ему указания по поводу тебя и этого сучонка.

— К нему. — У Жени натурально отвисает челюсть, но отныне он является для меня лишь досадным препятствием на пути к цели, и я кричу: — Послушай, я знаю, что ты не хочешь присутствия такой меня в своей жизни. А я не хочу твоего присутствия в своей. В случившемся виноват только ты! Оставь в покое Артема — он больше не имеет к нам никакого отношения и не обязан разгребать твое дерьмо. Уезжай в свой Лондон и больше никогда не возвращайся!!!

Я вырываюсь и выбегаю из зала, забираю в гардеробе пальто и, на ходу влезая в него, выхожу в пахнущую серой ночь. Спешу к шоссе, взмахиваю рукой перед авто с шашечками и ныряю в теплый салон.

Толпы разгоряченных спиртным людей шатаются по улицам, запускают фейерверки, взрывают петарды, машут бенгальскими огнями, но ощущения праздника нет — на душе лишь неопределенность, страх и одиночество.

Прислоняюсь лбом к стеклу и благодарю бога, что не дал узнать, каково это — в неполных пятнадцать остаться совершенно одной и наблюдать, как где-то припеваючи живет виновник всех твоих бед, что не дал очерстветь душе и возненавидеть себя, что одарил умением прощать.

Такси тормозит у старого дома, окруженного черными телами ветел, я расплачиваюсь с водителем и бегу к угрюмому подъезду.

Квартира Харма по традиции встречает меня неприступной дверью, ее жалобными вздохами в ответ на удары и тишиной. Лампочки на этажах не горят, только где-то наверху скрипят ржавые петли и по площадке носятся ледяные сквозняки.

Недоброе предчувствие превращается в испуг — на ощупь пробираюсь к источнику звука, и глаза различают прямоугольник неба на фоне темноты. Выход на крышу распахнут настежь, в нем видны клочья розовых туч и красные огни заводских труб и вышек сотовой связи. Ступая по следам неведомых предшественников, бесшумно выхожу на заваленную снегом поверхность и осматриваюсь.

С этой точки открывается потрясающий вид на исторический центр — площадь, забитую людьми, высотки, универ. Пространство вокруг вспыхивает желтыми, фиолетовыми, зелеными сполохами, а на самом краю крыши я вижу знакомый черный силуэт. Харм любуется городом, время от времени подносит к губам сигарету, и оранжевый огонек то разгорается ярче, то тускнеет.

— Отойди от края, придурок! — прошу я. — Два шага назад. Надо поговорить!

Он оборачивается, глубоко затягивается, но не двигается с места:

— А, это опять ты… Пришла воспользоваться моим последним предложением?

— Очень смешно… — Не знаю, какие мысли витают в его дурной голове и чертовски боюсь за него, но отвечаю как можно увереннее: — Когда-то ты признался, что любишь, и просил не верить в обратное. Пришла сказать тебе, Даня: в твой сегодняшний спектакль я не поверила.

— Зря… — равнодушно отзывается он. — Просто оставь меня одного и благодари бога, что все закончилось именно так.

— А как все должно было закончиться? — шепчу я, но он не отвечает — наблюдает за далекими фейерверками и выдыхает в небо ядовитый белый дым.

— О твоей истории я ничего не знала… То есть… я верила в то, что говорили близкие. Мне нужно услышать правду! Мне просто нужно знать, за что я сейчас так страдаю??? — Шепот превращается в вопль, и Харм наконец реагирует — бросает окурок вниз, пошатываясь, следит за его падением, прячет руки в карманы куртки и отступает от края.

— Наша мать с детства внушала нам с сестрой, что мы особенные — самые красивые и умные, самые способные и достойные, и родились с серебряной ложкой во рту. — Харм подходит ко мне вплотную, я чувствую его тепло и родной приятный запах, мне так хочется прижаться к его груди и рассказать нашу общую тайну, но он держит руки в карманах, и я тоже прячу свои в карманы пальто. — Что у нас будет все, — продолжает он. — Что весь мир ляжет к нашим ногам и поделится своими благами. Что в наших венах течет голубая кровь. Иногда она начинала нести откровенный бред — это понимал даже я. В дни обострений мать зашторивала окна и не разрешала нам выходить из дома — била и таскала за волосы, и сестра прятала меня в шкафу. Мать надолго увозили какие-то люди, и мы месяцами жили у тетки — там тоже было не лучше. Потом я узнал, что мать укладывали в психушку, чтобы не позорила семью своими выходками. Там она и умерла, и мы с Машей остались одни. Мы росли с уверенностью в своей исключительности, но высшее общество нас выплюнуло, а обычные люди не приняли. Так уж получилось, что мы вдвоем были против всех. Маша была моим миром, а я — ее.

Глаза привыкают к темноте, и я вижу долгий и пристальный взгляд Харма. Нет в нем ненависти или издевки — только усталость. И та самая сломленность, что так испугала меня.