Английский дневник - читать онлайн книгу. Автор: Елена Никова cтр.№ 32

Я не перестаю удивляться разнообразию английского языка. Если в русском есть только глагол «резать», то в английском языке их целых четыре. Резать тоненькими кусочками – slice. Нарезать кубиками – dice. Разрезать в длину – slit. И просто резать – cut.

Все эти колбасы, беконы, ветчины, сыры ужасно нагоняют аппетит. Но пробовать могут только покупатели. Я глотаю слюну и закрываю рот на замок. Положенный тридцатиминутный перерыв – не раньше чем через три часа работы.

В конце дня здесь тоже хватает уборки. Каждую оставшуюся порцию ветчины надо завернуть в пленку, взвесить, наклеить чек и убрать в холодильник. Прилавок моется и накрывается металлическим щитом. Моются машины для нарезки колбас, все столы вдоль стены, стекло витрин и прочая, и прочая, и прочая. Не надо мыть только пол. И на этом спасибо.

А вот по воскресеньям я шеф-повар куриц-гриль. Я их готовлю. Накалываю холодных и мокрых как лягушки куриц на металлические шампура, устанавливаю их в огромном прозрачном шкафу и нажимаю кнопку нужного режима. Сорок пять минут медленных вращений на вертеле – и бледные анемичные тельца с шипением и попискиванием постепенно превращаются в золотистокоричневых истекающих соком аппетитных кур. Я протыкаю специальной палочкой-термометром ближайшую ножку и убеждаюсь, что температура внутри отвечает английским стандартам готовности. И когда я вынимаю их из духовки, ох, как хочется отщипнуть кусочек и съесть…

И опять конец дня. Гигантский духовой шкаф требует уборки. Надо же, этот ритуал мне нравится. Я брызгаю внутренности духовки специальной жидкостью, растворяющей жир, оставляю на несколько минут, а затем включаю режим мойки. И шкаф начинает принимать душ: сотни маленьких струек воды из разных углов делают свое дело. Но это еще не конец. После процедуры циркулярного душа есть еще душ Шарко. Я беру тонкий шланг с пистолетом на конце, нажимаю на курок и сильным напором воды домываю все то, что не помыли тонкие струйки.

Вот так я работаю. Со временем улыбки мне кажутся фальшивыми, обычная вежливая дистанция – английской чопорностью, а бесконечные толпы покупателей, которым всегда надо угодить, раздражают.

И еще: я не люблю обслуживать знакомых. Удивление на лицах, вопросы. Я, как улитка, хочу спрятаться в свою ракушку и никого не видеть. Я теперь интроверт.

Но главное, приходят те пару человек, которые, как я уверена, не должны знать, что я работаю в супермаркете. Одна из них – владелица местной галереи. Она продает картины Андрея. Она приходит за продуктами каждое воскресенье, и я, завидя ее, ищу предлог, чтобы убежать в подсобку до тех пор, пока она не уйдет.

Мое эго не может смириться с супермаркетом, даже если эта работа парт-тайм…

Лондонские этюды

– Все, больше не могу… Задыхаюсь… Все эти английские кошечки, слоники, свинки… Эти лубочные картинки… Провинциальная атмосфера…

Андрей действительно задыхается. Непослушной рукой пытается расстегнуть воротник рубашки.

– Мне плохо. Я не могу ничего написать. Все жалко, пошло, примитивно… Полная изоляция… Нет среды, нет друзей, обычного человеческого общения… Что делать? Я устал от всего этого…

Андрея трясет. Он покрывается красными пятнами, часто дышит, а по щекам катятся слезы. Такого с ним никогда не было.

Мне жаль его. Мне даже страшно за него.

Это крик души. Приступ страха. Истерика исстрадавшейся психики.

Я капаю в стакан корвалдин, привезенный из Киева, и даю ему выпить.

Да, изоляция, пожалуй, самое тяжелое, что приходится испытать. От нее все беды. Она накладывает свой отпечаток. Мы стали другими. Мы замкнуты друг на друге. Да, знакомые у нас есть. Но общаться не с кем. Здесь каждый больше сам по себе. Понастоящему дружить здесь практически невозможно. Или это мы такие?..

– Надо ехать на этюды… Но куда? Все сложно, все упирается в эти чертовы деньги!

Андрей ищет выход. Надо за что-то зацепиться, чтобы совсем не упасть.

Понемногу он успокаивается и приходит в себя. Но еще выбрасывает тугой сгусток злости:

– И ты еще ничего не делаешь!

Ну вот, совсем пришел в себя. И опять я виновата. Обида захлестывает меня, словно порыв ветра. Мое эго немедленно начинает махать шашкой.

– Я ничего не делаю? Я веду все твои дела. Воспитываю сына. Работаю на полставки в супермаркете. Убираю, готовлю, стираю. Тебе этого мало? Что, что еще тебе надо?

Мне уже не жалко его. Мне уже жалко себя.

– Знаешь, наверно, нам уже пора разойтись. Ну, сколько лет можно мучиться? Ты думаешь, мне не надоело? Я сыта по горло. Думаешь, я без тебя не проживу? Проживу!

Я останавливаюсь, потому что слезы душат меня. Но я не должна плакать.

Господи, теперь хреново мне!

То, что я ему сейчас говорю, не раз было сказано и мною, и им. Видимо, пришло время не только в очередной раз признать, что мы оба уже тяготимся нашим браком.

Но как тяжело что-то поменять в своей жизни! Custom is a second nature ^[24].

Мы сидим в комнате-студии Андрея. Он – на маленьком деревянном диванчике без подушек. Я – на стуле. Я смотрю по сторонам. Вокруг стоят холсты, работы. Здесь особый запах масляных красок, к которому я так привыкла. На этом мольберте рождаются новые картины.

Но это не только его жизнь, но и моя. Я люблю его картины. Я не просто свидетель их рождения, я – сопричастник. И с губ срываются слова:

– Вот только без картин мне будет тяжело. Очень тяжело… Ведь я живу с ними…

Андрей несколько секунд молча смотрит на меня, затем резко встает, подходит ко мне и крепко целует в губы. Именно крепко. Это не чувственный любовный поцелуй. И не нежный заботливый. Это поцелуй победителя.

Он улыбается.

– Ну вот, сама все и сказала. А то сразу на дыбы. Собирайся, пойдем за продуктами.

Я молча встаю и иду одеваться. Нет, ничего я не могу поменять в своей жизни…

Мы идем в большой супермаркет в полутора километрах от нашего дома. Мы можем купить продукты гораздо ближе, но идем туда ради прогулки.

Андрей опять за свое.

– Чертова перестройка. Нас просто выбросило за борт.

– Но так дальше жить было нельзя!

– Почему нельзя? Много ты понимаешь. Медицина – бесплатная, образование – бесплатное, квартиры, транспорт – копейки…

– Да ничего хорошего в этом Союзе не было. Партийные собрания, политинформации. Всех строили, учили уму-разуму. У тебя память просто короткая.

– Нет, это у тебя короткая. А теперь мы не там и не тут. Болтаемся, как говно в проруби. Как потерянные… Правильно говорил один мой знакомый: «Нас обманули!». Ведь в письмах с Запада никто не хотел говорить, что им в действительности пришлось испытать. И мы с тобой клюнули на блестящую приманку, красивую жизнь и изобилие. А здесь нужно родиться и вырасти, чтобы свободно дышать и комфортно себя чувствовать…