Нравы Мальмезонского дворца - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Нечаев cтр.№ 72

– Но тогда Парижу еще ничего не угрожало! – возразила она.

– Так же, как и сейчас.

– Он не был осажден и… обречен!

Наполеон лишь пожал плечами. Приблизившись, Мария прошептала:

– Ваше Величество, подумайте о Париже… О Франции… О вашем троне… Подумай, наконец, о нашем сыне!

Но даже обращение на «ты», что они позволяли себе лишь в минуты интимной близости, не смогло поколебать решимости Наполеона.

– Решение уже принято, – упрямо повторил он. – Я попрошу убежища в какой-нибудь отдаленной стране. Я буду жить в изгнании, уважая тамошние законы, и посвящу себя воспитанию Римского короля, чтобы в тот день, когда Франция его призовет, он был к этому готов.

Мария в отчаянии безудержно зарыдала:

– Видит Бог, я так хотела спасти вас! – заливаясь слезами, воскликнула она.

Наполеон был непреклонен. Он лишь пообещал снова вызвать Марию к себе, если позволит ход событий.

«Но ход событий, – пишет историк Андре Кастело, – обяжет императора творить свою легенду, остаться в памяти своих потомков в роли мученика, а не доживать по-обывательски с одной из фавориток, будь ею даже сладостная Мария».

Безутешная Мария Валевская с сыном удалились. На прощание Наполеон поцеловал маленького Александра. Мальчика все больше и больше забавлял этот странный папа, общение с которым сводилось к бесконечным душераздирающим сценам прощания.

Встреча эта стала заключительным аккордом любви этих двух неординарных людей, последней главой их в высшей степени исторического романа.

Практически одновременно с Марией Валевской в Мальмезон прибыл морской министр Дени Декре, сопровождаемый графом Буле де ля Мёртом, получившим в период Ста дней портфель министра юстиции.

В принципе, Наполеон был уже давно готов навсегда удалиться в изгнание, но в Мальмезоне он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Ему так не хотелось уезжать из того места, которое так любила его Жозефина…

Накануне вечером, грустный и задумчивый, он гулял с Гортензией по парку. За решетчатыми воротами толпился народ. Люди, многие из которых пришли за ним из Парижа, завидев его, закричали:

– Да здравствует император! К оружию! Не уезжайте! Долой изменников! Долой Бурбонов!

Вдруг кто-то из толпы выкрикнул:

– Да здравствует Дядюшка Фиалка!

– Почему меня так называют? – удивился Наполеон.

– Когда вы жили на Эльбе, – пояснила Гортензия, – солдаты старой гвардии говорили между собой: «Он вернется, когда расцветут фиалки». И это прозвище прижилось.

Наполеон улыбнулся:

– Так вот отчего все встреченные на пути от Гренобля до Парижа женщины бросали мне букетики фиалок.

Потом он продолжил мечтательным тоном:

– Что за восхитительная страна, эта Франция! Как бы мне хотелось отдать жизнь ради ее счастья… Если бы я победил в этой последней битве при Ватерлоо и если бы мне удалось вернуть в Париж императрицу и сына, я бы никогда больше не стал воевать. Я бы мирно управлял государством и возделывал сад в Мальмезоне. Мне всегда нравилась работа садовника… Вскапывать грядки, сгребать граблями листья, сажать рассаду… Это было бы государство, в котором все счастливы и повсюду цветут прекрасные сады! Вот тогда народ по праву смог бы называть меня «Дядюшка Фиалка».

Идиллию воспоминаний и мечтаний нарушил морской министр Дени Декре, который привез из Парижа документы, необходимые для выезда Наполеона в Рошфор, откуда бывший император хотел отплыть в Америку. Но все оказалось не так просто. Временное правительство разрешило Наполеону выехать на берег Атлантического океана, в Рошфор, но при этом ему запрещалось отплывать куда-либо до особого на то распоряжения. Таким образом, Жозеф Фуше хотел убить сразу двух зайцев: удалить бывшего императора подальше от Парижа и задержать его, как пленника, в Рошфоре.

Наполеон понял, что это ловушка.

– В таком случае, я никуда не поеду, – заявил он.

Тем не менее 29 июня Наполеону все же пришлось оставить Мальмезон, ведь теперь его мнение уже никого не интересовало. К нему просто пришли и доложили, что по приказу морского министра в его распоряжение предоставлены два фрегата, на которых он без промедления должен отплыть от берегов Франции. Куда? На месте скажут…

Все было кончено. Молча Наполеон пожал руки друзьям, поцеловал Гортензию, уединился на несколько минут в комнате, где окончила свои дни Жозефина, надел гражданское платье, круглую шляпу, сел вместе с генералами Беккером, Бертраном и Савари в карету, запряженную четверкой лошадей, бросил прощальный взгляд на дорогой его сердцу Мальмезон и уехал. На этот раз навсегда…

Наполеон прибыл в Рошфор 3 июля 1815 года. Однако ни в какую Америку он не уехал, так как победители в лице британского капитана Мейтланда объявили ему, что получен приказ отправить его в Англию. Получив такой ответ, Наполеон созвал всех своих оставшихся приверженцев и спросил у них совета, что делать? Вокруг порта стояли британские корабли, сквозь которые невозможно было прорваться; сзади находилась страна, ставшая негостеприимной для Наполеона с тех пор, как в нее вновь вступили союзники и Бурбоны. В таком отчаянном положении бывший император решил, что лучше всего будет довериться великодушию английского народа.

Прибыв на корабль Мейтланда, Наполеон сказал капитану:

– Я прибыл на ваш корабль, ища покровительства английских законов.

26 июля Наполеон уже был в Плимуте. Там его посетил лорд Джордж Кейт, но посещение это, холодное и немногословное, продолжалось весьма недолго. В последних числах июля лорд снова явился к Наполеону и разрешил его недоумение самым жестоким образом: он привез с собой приказ, который назначал бывшему императору местопребывание на острове Святой Елены. По словам историка Поля-Мари-Лорана де л’Ардеша, «то был приговор к ссылке, который, по свойству климата острова Святой Елены, переходил в приговор к смерти».

Когда Наполеон услышал из уст лорда Кейта это решение английского кабинета, он не смог скрыть своего негодования.

– Я гость Англии, – закричал он, – а не ее пленник! Я добровольно искал покровительства ее законов, но со мной нарушают священнейшие права гостеприимства! Я никогда добровольно не соглашусь перенести оскорбления, которые мне наносят: только насилие может меня к тому принудить.

Как известно, это ни к чему не привело. Много лет беззастенчиво топтавший Европу человек, любивший говорить, что «самый надежный рычаг всякого могущества – это военная сила», не мог рассчитывать на гостеприимство в стране, всегда бывшей его главным противником. Насилие, которое много лет представляло собой наполеоновский стиль общения с другими народами, на этот раз было совершено над ним самим, и бывшему императору пришлось смириться с унизительными условиями ссылки на затерянном на юге Атлантического океана острове Святой Елены…