Им неожиданно сообщили, что все системы восстановлены, Кесслер в полном рабочем состоянии. Ничего более ни сказав Бенджамину, даже не взглянув на него, Агата оттолкнулась от поручня рядом с экраном и отправилась на мостик, встречаясь с каждым сотрудником взглядом, на удивление успешно держа образ сильного лидера. Первой на мостике, прямо у входа, она встретила погруженную в себя Нину, обхватившую торс руками и чуть поникшую. Марина стояла слева и счастливо улыбалась. Александр, держа руки за спиной, напряженно ожидал контакта с "пилигримами". Все остальные смотрели на Агату, как на друга, как на лидера, которому они верили и с которым они готовы были разделить момент победы, но она не чувствовала гордости, лишь едкую смесь страха и стыда.
Бенджамин наблюдал за ними из ЦУП.
Агата дала отмашку на соединение с кораблем. Все последние ужасы вдруг стали приобретать призрачную надежду на какой-то особый смысл, и ей всерьез показалось, что общая картина, может быть, не так уж и плоха, как казалось совсем недавно. Исходящий сигнал не прерывался, все вокруг замерли в ожидании. Сигнал приняли, и с другого конца прозвучал приветственный голос капитана корабля.
– Земля, это капитан корабля Филипп, – сказал немного странный, но такой знакомый многим голос, – Кесслер, вы слышите меня?
Все посмотрели на Агату, ожидая ее ответа.
– Слышим вас четко и ясно, пилигримы. Как вы там? – Произнесла она, удивляясь тому, как легко получилось сдержать всю ту бурю эмоций, отделавшись легкой улыбкой.
– Я не знаю, что у вас там случилось, – голос был неуверенным, лишенным радостных нот и восторга, – но, надеюсь, все закончилось потому, что я, как капитан, отменил полет. Прямо сейчас запущен аварийный протокол, корабль разворачивается и вам пора готовится к нашему возвращению… Мы не справились.
Филипп
Стояла тишина, сравнимая с беззвучием самого космоса. Причина была не только в услышанном от Филиппа, хотя, разумеется, никто не отрицал того факта, что вся их работа была впустую. Тишина стояла лишь по одной простой причине – капитан корабля повествовал о произошедшем с ним и его командой впервые за время отсутствия связи. Его голос был лишен привычных нот бодрости и даже воодушевления. Казалось, будто бы это другой человек, переживший все тяготы мира и сейчас, способный лишь на откровение: трудное, болезненное, разочаровывающее его самого.
– Три дня… всего каких-то три дня. А ведь этого мы не учли… Не учли, что здесь иначе воспринимается время – ты не знаешь существует ли, жив ли еще хоть кто-то кроме тебя. Каких-то три дня мы были лишены какой-либо связи с кем-то или чем-то за пределами «Пилигрима», и этого оказалось достаточно, чтобы понять, насколько мы не готовы к тому, чтобы быть одинокими. Поймите правильно, мы были готовы к непредвиденным неполадкам, мы знали, как реагировать и какие протоколы существую на тот или иной случай, вы сами были частью создания этого. Но было то, чего мы не учли… здесь, находясь далеко, как от родного дома, так и от нового, мы все в подвешенном состоянии, одни, и рассчитывать можем лишь на самих себя. Мы смиренно следовали нашему пути, через раз убеждая себя, что важность нашего задания, нашей цели, нашего… предназначения, была четкой и ясной. Все это нам знакомо, все это мы знаем лучше самих себя, но этого оказалось недостаточно.
Встал вопрос, что важнее – задача или люди? Мы поняли, как рискованно, добравшись до Нового горизонта, остаться без шансов на выживание после окончания запасов провианта, не говоря уже о невозможности проводить долгосрочный ремонт там, где ресурс и так ограничен. Камень преткновения был прост: что если мы остались одни? Что если дома произошло нечто страшное, не позволяющее обратить на нас внимание и протянуть руку помощи? Мало ли, что могло случиться… Представьте, какого это – быть здесь, и лишиться всей связи, словно вы бросили нас. Представьте, какого это не знать, что происходит дома с родными и близкими? Представьте, какого это, когда приходится выбирать между выполнением задания, которое уже может быть бессмысленным, и возвращением домой, где, возможно, нас уже некому встречать… Опрометчиво? Разумеется. Как и делать такие выводы, как и вешать такие ярлыки, но, повторюсь, мы здесь, далеко от всех. И каждый час нашего спора оборачивался все большими сомнениями в том, что есть разумный выбор. А ведь всего-то три дня… Но время, как оказалось, при определенных условиях, становится крайне относительным.
Поначалу было решено следовать заданию, хоть это и может быть дорогой в один конец, но поводов для обратного шага, на тот момент, было недостаточно. Но, когда нет подкрепленных фактов, опираясь на которые, мы бы смогли отпустить лишние мысли, подстрекаемые паранойей, страхом и любовью к тем, кто остался позади нас, то… скажем так, не долго получится следовать пути, который, возможно, на самом деле обречен стать нашим концом. «А что, если» – следует вопрос, которому достаточно прозвучать один раз, как избавится от повторений его уже практически невозможно. Есть ли смысл в нашем задании, если дома происходит нечто трагичное и судьбоносное для человечества? Есть ли смысл повиноваться приказам, если кроме нас никого это более не волнует, а наша работа не представляет более ценности? Что если мы продолжим выполнять задание, прилетим на Новый горизонт, разморозим «саркофаги», запустим процесс адаптации, а отчитываться более будет не перед кем? Что если мы – последние люди? Это же наша работа – адаптироваться и быть первопроходцами, смело шагая туда, где о людях еще неизвестно, а, значит, в каком-то смысле, мы представляем целую расу. Нас готовили к этому, и мы не могли сидеть, сложа руки, ведь если мы ничего не сделаем, то чем мы отличаемся от любого человека, которого просто сюда поместят? Мы лучше, а, значит, должны принимать решения, на которые неспособны другие… но эти же решения и доказывают нашу ошибку.
Время воспринимается совсем иначе, стоит осознать взвалившуюся ответственность за собственное будущее. Особенно, когда в кратчайшие сроки необходимо решить – даст ли выбор новую жизнь, либо обречет на скорую гибель. А вот определить, что есть что, и где будет жизнь, а где – гибель… каждый решил для себя сам.
Конфликт, зародившийся из непримиримых разногласий, достиг своего апогея, когда перешел из борьбы мнений, в борьбу за правоту, которая никогда не обходится без радикальных мер. Морган решил не ждать, а взять все в свои руки и поставить ультиматум, окончательно разделивший и до того разрозненную команду. Либо мы возвращаемся, и в случае ошибки попросту рискуем карьерой, но никак не жизнями, либо мы игнорируем его призыв и лишаемся «саркофагов», тем самым омывая кровью свои руки. Успев занять часть корабля, он изолировал отсеки, готовый к тому, что разгерметизация выбросит всех пассажиров в космос. Конечно же, он не хотел этого делать, да и вряд ли готов был стать убийцей, ведь собрать обратно саркофаги мы бы не смогли, уж точно не все. На наши уговоры он отвечал просто: «Если мы продолжим путь, то не факт что вернемся, а лишние десять ртов нам не нужны.»
Простая математика, с ней не поспорить, а ситуация вынуждает принять, наконец, решение, ведь анализировать и адаптироваться – это, опять же, наша работа. Честно, мы не верили, что Морган способен на такое. Да, он хотел вернуться к родителям, хотел убедиться в их сохранности, и никак не ставил нашу миссию выше людей, но кто не захочет на его месте… оказалось, Виктор был иного мнения, винить за которое его попросту невозможно. Он смог сохранить порядок, взяв на себя решение критической ситуации, только вот его методы оказались несколько… несколько суровы… Он, единолично предпринял попытку нейтрализовать угрозу… попытка была успешная, «саркофаги» сохранены… но, Моргана больше с нами нет.