– Да, – ответила медсестра.
– Тогда давайте готовить его к трахеотомии.
– Возможно, она ему не понадобится, Гордон, – заметила Клэр.
Макнелли скептически посмотрел на нее.
– Но я не смог ввести ему трубку. Вы сможете?
– Давайте сначала попробуем кое-что другое. – Клэр повернулась к медсестре. – Введите ему ампулу хлорида кальция, внутривенно.
Медсестра вопросительно взглянула на Макнелли, который недоуменно покачал головой.
– С чего это вдруг кальций? – спросил он.
– До того как он перестал дышать, ему ведь дали антибиотик, верно? – уточнила Клэр.
– Да, из-за открытой ожоговой раны.
– И у него случилась остановка дыхания. Но он не потерял сознание. Я думаю, он до сих пор в сознании. Что это означает?
Макнелли внезапно понял ее.
– Нейромышечная блокада. От гентамицина?
Клэр кивнула.
– Мне самой никогда не приходилось наблюдать такую реакцию, но она описана. И противодействующий препарат в этом случае – кальций.
– Я ввожу хлорид кальция, – сообщила медсестра.
Все замерли, наблюдая за процессом. Тишину нарушало лишь нескончаемое шипение кислорода, поступающего в маску. Первыми среагировали веки пациента. Они медленно открылись, и мужчина посмотрел вверх, с трудом фокусируя взгляд на лице Клэр.
– Он дышит! – воскликнул санитар.
Прошло несколько секунд, и пациент закашлялся, шумно вздохнул и снова закашлял. Он поднял руку и попытался сдернуть маску с лица.
– Думаю, он хочет что-то сказать, – догадалась Клэр. – Дайте ему это сделать.
Когда с его лица убрали маску, пациент ответил ей благодарным взглядом.
– Сэр, вы что-то хотели сказать? – спросила Клэр.
Мужчина кивнул. Все подались вперед в надежде услышать его первые слова.
– Пожалуйста, – прошептал он.
– Да? – подбодрила его Клэр.
– Давайте… больше не будем… так делать.
По боксу разнесся дружный смех, а Клэр похлопала мужчину по плечу. Потом повернулась к медсестрам и сказала:
– Думаю, трахеотомию можно отменить.
– Я рад, что хотя бы у кого-то еще осталось чувство юмора, – сказал Макнелли, когда несколько минут спустя они с Клэр вышли из бокса. – В последнее время здесь что-то мрачновато. – Он остановился у поста медсестер и оглядел стройный ряд мониторов. – Не знаю, где будем размещать новых больных, если вдруг поступят.
Клэр удивилась, увидев сразу восемь кардиограмм, бегущих по экранам. Не веря глазам своим, она обернулась и оглядела отделение интенсивной терапии.
Все койки заняты.
– Что же такое творится? – поразилась она. – Ведь еще утром, когда я делала обход, здесь был только один мой пациент.
– Все началось в мою смену. Сначала привезли маленькую девочку с травмой черепа. Потом была авария на шоссе Барнстаун. Следом какой-то полоумный ребенок поджег свой дом. – Макнелли покачал головой. – И так весь день, без конца – пациенты все прибывают.
– Доктор Макнелли, в реанимацию, – заговорило больничное радио. – Доктор Макнелли, в реанимацию.
Он вздохнул и повернулся, собираясь идти.
– Должно быть, полнолуние.
Ной скинул куртку и бросил ее на валун. От гранитного камня шло тепло, накопившееся за солнечный день. Он прищурился и посмотрел на озеро. Ветра не было, и в водной глади, как в зеркале, отражались небо и голые деревья.
– Так хочется, чтобы снова было лето, – вздохнула Амелия.
Он повернулся к ней. Девочка уселась на самом высоком камне, уперев подбородок в обтянутые голубыми джинсами колени. Светлые волосы были убраны за ухо, и на виске просматривалась полоска заживающей раны. Ной внезапно подумал: а вдруг у нее останется шрам, и ему даже захотелось, чтобы остался – пусть крохотный, зато она никогда его не забудет. Каждое утро, глядя в зеркало, она будет видеть этот след от пули и вспоминать Ноя Эллиота. Амелия подставила солнцу лицо.
– Как было бы хорошо пропустить зиму. Хотя бы одну.
Он вскарабкался к ней на камень и устроился рядом. Не слишком близко, но и не далеко. Почти касаясь ее.
– Не знаю почему, но мне хочется зимы.
– Ты даже не представляешь, каково здесь зимой.
– Что ты имеешь в виду?
Она посмотрела на озеро, и в ее взгляде мелькнул ужас.
– Через несколько недель оно начнет покрываться льдом. Сначала появятся ледяные островки вдоль берега. А к декабрю вода полностью затянется льдом, таким толстым, что по нему можно будет ходить. И тогда по ночам начнут раздаваться эти звуки.
– Какие звуки?
– Как будто кто-то стонет. Будто кому-то больно.
Он засмеялся, но, перехватив ее взгляд, тут же умолк.
– Ты мне не веришь, да? – спросила она. – Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что это кошмарный сон. А это просто озеро. Оно издает эти жуткие звуки.
– Разве это возможно?
– Госпожа Горацио говорит… – Она запнулась, вспомнив, что госпожа Горацио умерла. Она снова устремила взгляд на озеро. – Это все из-за льда. Вода замерзает и расширяется. Она все время бьется, бьется о берега, пытаясь вырваться, но не может, потому что скована льдом. И вот тогда слышен стон. Давление воды все нарастает, нарастает, и озеро уже не может выдержать такой нагрузки. И в конце концов лед трескается. – Она пробормотала: – Неудивительно, что озеро издает такие жуткие звуки.
Ной попытался представить, как водоем будет выглядеть в январе. Берега укроются снегом, а вода превратится в сверкающее полотно льда. Но сегодня яркое солнце так слепило глаза, а от камней исходило такое тепло, что думалось только о лете.
– А куда деваются лягушки? – поинтересовался он.
Амелия повернулась к нему.
– Что?
– Лягушки. И рыба, и все остальное. Ну, утки, понятное дело, мигрируют, улетают в теплые края. Но что делать лягушкам? Как ты думаешь, может, они просто замерзают и превращаются в зеленое мороженое?
Он хотел рассмешить ее и обрадовался, увидев, что на лице девочки появилась улыбка.
– Дурачок! Они не превращаются в мороженое. Они зарываются в ил на самом дне. – Взяв камешек, Амелия бросила его в воду. – Раньше здесь было полно лягушек. Помню, когда я была маленькой, мы собирали их ведрами.
– Раньше?
– Сейчас их не так много осталось. Госпожа Горацио говорит… – И снова пауза – воспоминания об утрате. Она опять вздохнула, а потом продолжила: – Она говорила, что это из-за кислотных дождей.