— Я вчера встретила Диану, — сказала она.
Он посмотрел на нее и тут же отвел взгляд, но она успела заметить смятение в его глазах.
— Похоже, она вам не сказала.
Он пожал плечами.
— Ее сегодня не было.
— Наверное, придет попозже.
— Черт ее знает.
Его ответ удивил ее. Возможно, ему самому стало неловко, и он покраснел.
— Мне не следовало так говорить, — произнес он.
— Вы можете говорить мне все что захотите.
Он вновь посмотрел на монитор и вздохнул.
— Ну, хорошо. Все хреново.
— Что именно?
— Да все. Живет парень вроде меня, делает свое дело. Обеспечивает семью. Дает ребенку все, что тот пожелает. Кстати, взяток не берет. И вот в пятьдесят четыре — бац, и сердце отказывает! Лежу вот теперь немощный и думаю: ну, и ради чего пупок надрывал? Я всю жизнь жил по правилам, а вырастил никчемную дочь, которая звонит папочке, лишь когда ей нужны деньги. А у жены башка занята только тем, чего бы еще наглотаться, чтобы словить кайф. Куда мне тягаться с его высочеством валиумом. Я всего лишь тип, который дает ей крышу над головой и оплачивает рецепты. — У него вырвался горький и усталый смешок.
— Почему же вы до сих пор женаты?
— А какая альтернатива?
— Быть холостым.
— Вы хотите сказать, одиноким? — Слово «одиноким» он произнес с такой интонацией, будто это был самый худший выбор. Некоторые делают выбор в надежде на лучшее; Корсак же сделал выбор, просто чтобы избежать худшего. Он лежал, вперив взгляд в зеленую линию на мониторе, которая показывала, что он еще жив. Хорош или плох был его выбор, но итогом оказалась эта больничная палата, где страх соседствовал с горечью сожаления.
«А где буду я в его возрасте?» — подумала Риццоли. Тоже на больничной койке, жалеть о сделанном выборе, мечтать о той дороге, которой так и не пошла? Она вспомнила свою унылую квартиру с голыми стенами, одинокую постель. Чем ее жизнь была лучше жизни Корсака?
— Я все боюсь, сердце остановится, — пожаловался он. — И на экране появится прямая линия. Ужасно боюсь.
— Перестаньте смотреть туда.
— Если я не буду смотреть, тогда кто будет?
— Медсестры постоянно следят, у них на рабочем месте тоже такие мониторы.
— Но разве на самом деле они следят? Да просто делают вид, а сами болтают о тряпках и мужчинах. Кому, кроме меня, нужно мое сердце?
— Но у них есть система оповещения. Если что-то не так, аппарат подает сигнал.
Он взглянул на нее недоверчиво.
— Вы не шутите?
— Вы что, не доверяете мне?
— Не знаю.
Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и ей вдруг стало стыдно. Она не имела права рассчитывать на его доверие, особенно после того, что случилось на кладбище. Воспоминания о той ночи до сих пор преследовали ее: перед глазами возникал Корсак, беспомощный, брошенный в темноте, и она — такая эгоистка, озабоченная лишь погоней. Она не могла смотреть ему в глаза и предпочла отвести взгляд, сосредоточившись на его мясистой руке, из которой торчала трубка капельницы.
— Мне так совестно, — сказала Риццоли. — Честное слово.
— За что?
— За то, что не сразу кинулась вас искать.
— О чем вы говорите?
— Вы что, ничего не помните?
Он покачал головой.
Она замолчала, вдруг осознав, что он действительно ничего не помнит. И она может не продолжать этот разговор, а он никогда не узнает, что она предала его. Возможно, молчание было бы самым легким выходом из положения, но она знала, что не сможет жить с такой ношей.
— А что вы помните о той ночи на кладбище? — спросила она. — Самое последнее?
— Последнее? Я бежал. Кажется, мы вместе бежали, верно? Преследовали преступника.
— Что еще?
— Помню, я страшно разволновался.
— Отчего?
Он фыркнул.
— Оттого что не мог догнать какую-то девчонку.
— Ну, а потом?
Он пожал плечами.
— Пожалуй, все. Больше ничего не помню. Очнулся, только когда медсестры стали всовывать мне в рот эту трубку… — Он замолчал. — Со мной все в порядке. Можете так и передать всем.
Повисло молчание. Корсак упрямо смотрел на экран монитора. И вдруг произнес, с досадой в голосе:
— Боюсь, я испортил всю операцию.
Она удивилась.
— О чем вы…
— Вы только посмотрите. — Он ткнул себя в пухлый живот. — Как будто проглотил баскетбольный мяч. Вот на что он похож. Или будто я на пятнадцатом месяце беременности. Не могу даже угнаться за девчонкой. А когда-то, знаете, я отлично бегал. Как скаковая лошадь. Не то что сейчас. Вам бы тогда меня встретить, Риццоли. Вы бы меня не узнали. Что, не верите? Потому что видите меня такой развалиной. В самом деле рухлядь. Слишком много курил, слишком много ел… — «Слишком много пил», — добавила она про себя. — …в общем, мешок жира. — Он со злостью хлопнул себя по животу.
— Корсак, послушайте меня. Это я все испортила, а не вы.
Судя по его взгляду, он был явно обескуражен.
— Там, на кладбище. Мы оба бежали. Гнались за мнимым преступником. Вы бежали сзади. Я слышала, как тяжело вы дышали, пытаясь не отстать.
— Да, как паровоз.
— А потом вы пропали. Вас просто не оказалось рядом. Но я продолжала бежать, и все это оказалось пустой тратой времени. Это был вовсе не преступник, а агент Дин, который осматривал территорию. Преступник давно сбежал. Мы гнались за тенью, Корсак. За тенями. Вот и все.
Он молчал, ожидая продолжения.
Усилием воли Риццоли заставила себя рассказывать дальше:
— Вот когда мне следовало начать искать вас. Я должна была понять, что вас нет рядом. Но все пошло кувырком. У меня просто не было времени думать. Мне бы сразу поинтересоваться, где вы… — Она вздохнула. — Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я спохватилась. Может, всего несколько минут. Но боюсь, что гораздо больше. И все это время вы лежали там, за надгробием.
Воцарилось молчание. Она засомневалась в том, что до него вообще дошел смысл сказанного, потому что он начал возиться с трубкой капельницы. Как будто избегал смотреть на нее и пытался отвлечься на что-то другое.
— Корсак!
— Да.
— Вы ничего не хотите мне сказать?
— Да. Забудьте — вот что я хотел сказать.
— Я себя чувствую полной дурой.
— Почему? Потому что выполняли свою работу?