Ученик - читать онлайн книгу. Автор: Тесс Герритсен cтр.№ 60

— Да, он был…

— …обыкновенный парень, открытый к сотрудничеству…

— Детектив, я не настолько наивна, чтобы считать его абсолютно нормальным человеком. Но он действительно был готов сотрудничать. Его самого беспокоили собственные поступки. Он хотел понять, в чем причины такого его поведения.

— И вы сказали ему, что все дело в той давней травме…

— Я сказала, что травма была одним из факторов.

— Представляю, как он был счастлив это услышать. Получить оправдание своим зверствам!

— Я честно поделилась с ним своим мнением.

— А знаете, от чего еще он был счастлив?

— От чего?

— От того, что находился в одной комнате с вами. Вы ведь были с ним наедине?

— Мы встречались в комнате для интервью. И там велось постоянное видеонаблюдение.

— Но между вами не было никаких барьеров. Ни стеклянного окна, ни плексигласа.

— Он ни разу не угрожал мне.

— Он мог наклоняться к вам, рассматривать ваши волосы, нюхать вашу кожу. Он очень любит вдыхать женские запахи. Это его заводит. Но больше всего его возбуждает запах страха. Собаки чуют страх, вам это известно? Когда нам страшно, наш организм вырабатывает гормоны, которые улавливают собаки. Уоррен Хойт тоже способен их улавливать. В этом смысле он ничем не отличается от любого зверя, который охотится. Он чует запах страха, запах незащищенности. Это питает его фантазии. И я могу представить, что он воображал, пока сидел с вами в одной комнате. Я видела, к чему приводят такие фантазии.

О'Доннелл попыталась рассмеяться, но смех получился натянутым.

— Если вы пытаетесь запугать меня…

— У вас длинная шея, доктор О'Доннелл. Наверное, такую называют лебединой. Он наверняка обратил на это внимание. Вы ни разу не заметили, как он смотрит на ваше горло?

— О, прошу вас…

— Разве вы не видели, как скользит его взгляд сверху вниз? Может, вы подумали, что он смотрит на ваши груди, как это делают другие мужчины. Но только не Уоррен. Груди его не волнуют. Его влекут шеи. Женское горло для него вроде десерта, в который ему не терпится впиться. Но он оставляет его на потом, когда будет покончено с другими частями тела.

Вспыхнув, О'Доннелл повернулась к Дину:

— Ваша коллега ведет себя недостойно.

— Нет, я так не считаю, — тихо произнес Дин. — Детектив Риццоли действует в рамках закона.

— Она пытается меня запугать.

Риццоли рассмеялась.

— Вы находились в одной комнате с Уорреном Хойтом. Разве это вас не пугало?

О'Доннелл смерила ее ледяным взглядом.

— Это было чисто клиническое интервью.

— Вы так думали. Но он вкладывал в это совсем другой смысл. — Риццоли двинулась к ней, и в ее позе затаилась тихая агрессия, которая не ускользнула от О'Доннелл. Хотя О'Доннелл была выше и мощнее, она явно проигрывала Риццоли в темпераменте и все глубже заливалась краской, пока слова Риццоли продолжали хлестать ее по щекам. — Вы сказали, он был вежлив, открыт диалогу. Ну, разумеется. Он получил в точности то, что хотел: с ним в комнате оказалась женщина. Причем совсем рядом, и это его возбуждало. Но он умело скрывал свое волнение — в этом он мастак. Ведет совершенно безобидную беседу, хотя думает в этот момент только о том, как бы перерезать вам горло.

— Вы выходите за рамки, — оборвала ее О'Доннелл.

— Все еще думаете, что я пытаюсь запугать вас?

— А разве это не так?

— Я вам сейчас скажу кое-что, от чего вы действительно испугаетесь до смерти: Уоррен Хойт завелся от вас, вы его возбудили. И вот теперь он снова на свободе и вышел на охоту. И знаете что? Он никогда не забывает запах женщины.

О'Доннелл отшатнулась от нее, и в глазах ее наконец промелькнул ужас. Риццоли невольно испытала удовлетворение, заметив этот страх. Ей почему-то хотелось, чтобы О'Доннелл ощутила хотя бы привкус того, что ей пришлось испытать год назад.

— Привыкайте к страху, — сказала Риццоли. — Это вам теперь пригодится.

— Я уже работала с такими пациентами, как он, — сказала О'Доннелл. — Я знаю, когда стоит бояться.

— Хойт не похож ни на одного из тех, с кем вам доводилось встречаться.

О'Доннелл расхохоталась. К ней вернулась прежняя бравада, подхлестываемая гордостью.

— Все они не похожи друг на друга. Все уникальны. И я никогда не отворачиваюсь от них.

Дорогая доктор О'Доннелл!

Вы просили поделиться с вами воспоминаниями о моем раннем детстве. Я слышал, что мало кто помнит первые три года своей жизни, поскольку незрелый мозг еще не способен усваивать язык, который необходим, чтобы воспроизводить образы и звуки. Впрочем, каким бы ни было объяснение детской амнезии, ко мне оно не относится, поскольку я отчетливо помню многое из моего младенчества. Я даже могу вызвать в памяти образы, которые относятся к периоду, когда мне было всего одиннадцать месяцев. Вы наверняка не поверите и сочтете, что они выстроены на рассказах родителей. Уверяю вас, они реальны, и, если бы мои родители были живы, они бы подтвердили вам, что мои воспоминания точны и не могут основываться на чьих-то рассказах, тем более что относятся к событиям, о которых в нашей семье говорить не принято.

Я помню свою детскую кроватку с белыми деревянными прутьями, на которых остались отметины от моих зубов. Голубое одеяльце с нарисованными на нем крохотными существами — птичками, пчелками или медвежатами. А над кроваткой висела эдакая хитрая штуковина — теперь-то я знаю, что ее называют «мобайл», а тогда она мне казалась совершенным волшебством. Блестящие звезды, месяцы, планеты — что там еще подвешивал отец — медленно проплывали над моей головой. Мой отец был авиакосмическим инженером и полагал, что можно сделать из ребенка гения, если просто стимулировать работу его мозга — будь то мобайлом, картинками или записанным на пленку голосом, твердящим таблицу умножения.

Я всегда был первым в математике.

Но вам вряд ли интересны эти воспоминания. Я знаю, вы ждете мрачных подробностей, а не умильных картинок с колыбельками и мобайлами. Вы хотите знать, почему я такой, какой я есть.

Тогда мне придется рассказать вам про Мэйрид Донохью.

Я узнал ее имя гораздо позже, когда поделился с тетушкой своими ранними воспоминаниями, и она воскликнула: «О, Боже! Так ты, выходит, помнишь Мэйрид?» Да, конечно, я помню ее. Когда я вызываю в памяти воспоминания о первых месяцах своей жизни, то передо мной встает женское лицо — но не моей матери, а Мэйрид, склонившейся над колыбелью. Ее белая кожа с родинкой, которая черной мушкой выделяется на щеке. Зеленые глаза, которые одновременно прекрасны и холодны. И улыбка — я, младенец, смог увидеть в ней то, чего не замечали взрослые: в той улыбке была ненависть. Она ненавидит дом, в котором работает. Ненавидит запах подгузников. Ненавидит мои голодные крики, которые нарушают ее сон. Она ненавидит обстоятельства, которые привели ее в этот жаркий техасский город, совсем не похожий на ее родную Ирландию.