– Да что ты себе позволяешь! – взревел Заморочит. – Ты, старая дилетантка, ставишь под сомнение мою фес… мою проф… мою профессиональную честь!
– Пошли, котик, – прошептал Яков. – Я думаю, нам лучше исчезнуть. Они в конце концов сообразят, что случилось, и это может для нас плохо кончиться.
– А мне так хотелось бы посмотреть, каков будет конец, – промяукал кот.
– К сожалению, красота тебе не прибавила ума, – ответил ворон. – Впрочем, певцу он и не нужен. Пошли, да побыстрее, слышишь!
И, пока колдун и ведьма продолжали ещё ссориться, котик и ворон незаметно выбрались через разбитое окно из лаборатории.
От пунша желаний осталась капелька на дне сосуда. Тётя и племянник были уже мертвецки пьяные, и, как это бывает в таких случаях у людей со злым характером, они всё с большей ненавистью ругали друг друга.
О котике и вороне они забыли и, к счастью, не заметили их исчезновения. Мысль о том, что что-то могло уничтожить обратное действие заклинания, им по-прежнему в голову ещё не приходила. Вместо этого каждый из них решил отомстить другому, используя жалкий остаток пунша. Оба хотели пожелать друг другу худшее, что только возможно, – старость, уродство и смертельные болезни хотели они друг другу наколдовать. Поэтому они нацедили себе ещё в стаканы пунша и чуть ли не хором прокричали один и тот же стишок:
– Пунш из пуншей, тебя я заклинаю,
Здоровья, счастья и радости желаю.
Обновления души и большой доброты!
А кому – ты знаешь сам.
Пусть всё делят пополам!
И вдруг в полном недоумении увидели, что сидят друг против друга – молодые и красивые, как принц и принцесса из сказки.
Без десяти полночь
Тирания, лишившись дара речи, ощупывала свою стройную фигурку (её жёлтое, цвета серы, вечернее платье висело теперь на ней, как на вешалке), а Заморочит погладил себя по голове и воскликнул:
– Чёрт возьми, что это покрыло мою голову? – Он икнул. – О-ля-ля! Что за чудесные ку… куку… кудри! Подайте мне скорее зерка… гребе… Я хотел сказать… зеркало и гребешок… чтобы я мог…
И в самом деле его гладкая как коленка голова оказалась покрыта буйной чёрной шевелюрой. А у тёти золотистые волосы ниспадали на плечи, как у Лорелеи, а когда она коснулась рукой своего морщинистого лица, то завопила икая:
– Моя кожа гладкая, как задница младенца!
Тут они оба умолкли и с любовью улыбнулись друг другу, словно видятся впервые (в этом образе так дело и обстояло).
Хотя пунш желаний их обоих полностью изменил, – конечно, совсем не так, как они хотели, – но в одном отношении ничего не изменилось и даже только усилилось – в опьянении. Нет такого колдовства, которое могло бы снять своё собственное действие, – этого не бывает.
– Красавчик, – пролепетала тётя, – ты прекрасен, как невинное дитя. Но мне кажется, – она снова икнула, – ты почему-то двоишься у меня в глазах.
– Ничего не говори, блаженное создание, – лепетал племянник, – ты для меня фата-моргана, от тебя исходит нимб, а может, даже два. Во всяком случае, я преклоняюсь перед тобой, любимейшая тётусенька. Я потрясён до глубины души. – Он икнул. – Знаешь, у меня так легко на сердце. Сверх всякой меры радостно и любовно…
– Со мной творится то же самое, – отвечала она. – Я готова обнять весь мир – так прекрасно я чувствую себя до самой глубины души!
– Тираночка моя, – с трудом произнёс Заморочит, – ты такая прекрасная тётя, что я хочу навечно заключить с тобой дружбу. Давай перейдём на «ты», согласна?
– Дорогой мой малыш, – ответила она, – да мы всегда были с тобой на «ты».
Заморочит кивнул отяжелевшей головой:
– Верно, верно. Ты опять, как всегда, права. Тогда давай с этой минуты называть друг друга по имени. Как же меня, – икнул он, – как же меня, собственно говоря, зовут?
– Зо… Зу… Да это не имеет значения, – сказала Тирания.
– Давай забудем всё, что было прежде, мы начнём новую жизнь, согласна? Ведь мы оба были, – он снова икнул, – такими злыми и плохими! – Колдун зарыдал. – Да, мы были плохими. Отвратительными, мерзкими чудовищами – вот кем мы были! Ужас! Мне стыдно, так страшно стыдно, тётушка!
Без семи минут полночь
Тётя тоже ревела как белуга:
– Дай я прижму тебя к своей девичьей груди, дворяной молодин, – она икнула, – то есть молодой дворянин! Теперь всё пойдёт по-другому. Мы оба будем добры и хороши, я – к тебе, ты – ко мне, и мы оба – ко всем вокруг.
Заморочит плакал всё безутешней:
– Да-да, именно так всё и будет. Я тронут до глубины души.
Тирания вытирала ему щёки и уговаривала его:
– Прошу тебя, перестань так ужасно плакать, сердце моё, ты разрываешь мне душу. Да и нет причин плакать, мы уже успели сделать так много хорошего.
– Когда? – спросил Заморочит и утёр глаза.
– Как когда? Сегодня вечером, – объяснила ведьма. – Ведь пунш выполнил все наши добрые пожелания буквально, как мы говорили. Смысл их не переворачивался, понятно?
– Откуда ты это знаешь?
Только в эту минуту она сама осознала то, что только что сказала. Ведьма и колдун уставились друг на друга. Его лицо позеленело, а её пожелтело.
– Н-но т-тог… т-тогда это значит, – стал заикаться Заморочит, – что мы вообще не выполнили взятых на себя обязательств.
– Ещё хуже, – застонала Тирания, – то, что мы до этого успели сделать и записали в свой отчёт… Мы теперь проиграли. На все сто процентов!
– Тогда мы погибли, и ничто нас не спасёт! – завопил Заморочит.
– На помощь! – закричала ведьма. – Я не хочу, не хочу погибнуть! Гляди… оста… остаток пунша ещё есть, мы сможем выпить понемногу. Если его употребим, чтобы пожелать чего-нибудь очень зло-зловредного… ну самого ужас-ужасного… тогда, может, мы ещё спасём себя.
Без четырёх минут полночь
Оба, безумно торопясь, налили последние остатки пунша себе в стаканы. Заморочит даже опрокинул сосуд, чтобы выцедить в свой стакан последние капельки, и потом вмиг выпил всё до дна.
Они старались изо всех сил, но ни один из них не мог сочинить злого пожелания.