– Инна, – сказал он, – наверное, имелось в виду, что вы не должны никого просить о помощи. Но раз уж мы встретились на дороге, то давайте себя вести как люди, встретившиеся на дороге. Если не хотите идти со мной, я переложу себе хотя бы часть вещей. Как тогда.
Она задумалась, сдвинув брови. Он подумал, что с возрастом она будет очень похожа на Анну Васильевну.
– Нет, – сказала она. – Вы идите. Давайте-давайте. – Она даже взмахнула руками, словно отгоняла кур. – А я пойду за вами. Раз нельзя, значит – нельзя.
– Я вас уверяю, все совершенно наоборот. Никогда нельзя действовать по правилам. Те, кто действует по правилам, всегда не правы.
Она отвернулась и стала чертить носком кеда в земле, разбрасывая в стороны бурые двойные иглы.
Он поднялся.
– Ладно, – сказал он. – Я это… пойду. Тут вообще водятся крупные звери?
– Что? – Она удивилась.
– Ну… волки там, медведи. – Он улыбнулся, чтобы это прозвучало несерьезно.
– Волков вроде нет. – Она наморщила лоб. – Лисы есть. Косули. Кабаны. Вот с кабанами надо осторожно.
– Как я могу осторожно с кабанами?
– Ну, идите по тропинке. У вас фонарик есть?
– Есть.
– Ну вот, смотрите, куда идете. Послушайте, от клыков кабана погибает в миллион раз меньше народу, чем от автомобилей. В миллиард.
– От автомобилей – да… – сказал он медленно.
– Это просто, ну, по наследству досталось, от первобытных людей. Что в лесу надо бояться. А мы сами себе сделали жизнь гораздо страшнее. Вы лучше под ноги смотрите, тут могут быть гадюки.
– Ясно, – сказал он. – Гадюки.
– Укус гадюки редко приводит к смерти, – сказала она. – Хотя он, конечно, очень болезненный. Меня в детстве кусала гадюка, между прочим. Было очень больно. А еще тут водятся ужи. У них на голове два желтых пятна, по бокам. А у гадюки голова треугольная и сплошь темная. Вы идете или нет?
– А я к ночи дойду?
– Откуда я знаю? – спросила она раздраженно. – Вот, уже почти ночь. Вы хоть воду с собой догадались взять?
– Да, – сказал он. – «Поляна Квасова» называется.
Ему не хотелось уходить, как не хочется выходить зимой из теплой квартиры в утренний сумрак, когда по земле стелется поземка и в соседних домах горят окна. Тем не менее он встал, натянул куртку и вдел руки в лямки рюкзака.
Тропинка перед ним была светлой, а сосны вокруг – темными на фоне зеленоватого сумеречного неба. В лесу вообще темнело гораздо резче и страшнее, чем на открытой местности. Когда он последний раз был в лесу?
Он прошел несколько метров, прислушиваясь на случай, если она передумает и окликнет его, но позади было тихо.
Он какое-то время раздумывал, достать ли из рюкзака фонарик, но решил повременить. Дорогу пока видно, и то ладно.
Что-то темное выбежало на дорогу из кустов, он сначала вздрогнул, потом сообразил, что это еж. Еж двигался очень быстро и сосредоточенно тихо пыхтел. Он пересек тропинку и исчез в кустах на противоположной стороне, слышно было, как он продирается сквозь них, шумно, энергично и эффективно.
Ежи, вообще-то, маленькие злобные убийцы. Но перед их обаянием трудно устоять.
Он думал о том, как Инна идет позади, чуть накренившись под тяжестью чемодана. Зачем ей такой тяжелый?
Тропинка взобралась на что-то вроде широкого земляного вала, корни сосен тут выступали наружу, вцепившись в сухую почву, потом пошла под уклон, потянуло сыростью, крохотное болотце отразило быстро темнеющее небо, по которому наискось, словно надрез, протянулась розовая полоса – след от реактивного самолета. Лягушки перекликались, издавая малоприятные звуки, словно неподалеку кто-то блевал.
* * *
Опять зашуршало в кустах, он повернул голову.
На этот раз сквозь кусты ломился кто-то большой и темный.
Он застыл, затаив дыхание, осторожно подавшись в сторону, прислонился к теплому сосновому стволу. Рюкзак упирался в дерево, как горб.
Наверное, надо перочинный ножик достать, он в наружном кармане, подумал он, но продолжал стоять неподвижно. Кто-то темный тоже стоял неподвижно, потом прянул назад, он услышал всплеск и хлюпающие звуки, словно в болотце кинули тяжелый камень.
Потом раздался женский смех, нежный и тихий.
– Инна? – спросил он в темноту тихонько.
Смех смолк, и снова раздался бумажный шорох осоки и плеск.
Он еще немножко постоял, стараясь дышать тихонько, потом стащил рюкзак, расстегнул его, вытащил фонарик, потом складной нож. Нож он переложил в карман куртки, а фонарик подержал в руке и включил. На тропинку легло светлое, расходящееся кругами пятно, зато вокруг сразу стало очень темно, словно кто-то выключил небо.
Темнота придвинулась и охватила его со всех сторон. Он выключил фонарик и какое-то время вообще ничего не видел, кроме красных и фиолетовых прыгающих пятен, потом из глухой тьмы постепенно стало проявляться небо, лапы сосны четко вырисовывались на его фоне.
– Инна? – спросил он на всякий случай.
Смех вспыхнул еще раз и почти сразу перешел в тоненький, заливистый плач.
Он сделал шаг в сторону, меж стволами деревьев, поверхность болотца маслянисто блеснула, прыгнула в воду вспугнутая его шагами лягушка. Небо темнело, по нему неслись сизые тряпичные тучи, сосны шумели, роняя вниз сухие сдвоенные иглы.
Плач захлебнулся сам в себе и затих.
Он поколебался и вновь включил фонарик; сосны стали разноцветные, красные и зеленые, а небо – совершенно черным.
На поверхности болотца круг света от фонарика лежал как светлое плотное блюдце; он поводил фонариком, поймав в луч пляшущую над болотцем мошкару, потом пук осоки, вода у берега колыхалась, вылизывая илистую отмель, болото оказалось не таким уж маленьким, просто то, что он увидел раньше, было одним из его рукавов.
– Инна? – переспросил он неуверенно.
Темнота вокруг давила, словно он накинул на голову черное драповое пальто.
Здесь было какое-то несоответствие, смеялась женщина в предчувствии любви, а плач был совсем детским. Наверное, какая-то птица, подумал он, откуда здесь ребенок?
Инна наверняка знала бы, какая из ночных птиц умеет так плакать.
– Эй! – крикнул он и наступил ногой на кочку.
Нога тут же провалилась в зеленую жижу. Он попытался выдернуть ногу, но что-то там, в глубине, держало ее и не отпускало. Вода залилась в кроссовку, но это ерунда, хуже, что лодыжке вдруг сделалось щекотно, словно ее обшаривали быстрые пальцы.
Он резко развернул корпус, чувствуя, как что-то хрустит и двигается в позвоночнике, и уцепился за горбатый хилый ствол березки, неуверенно светлеющей на краю болота. Бумажная тонкая кора отслаивалась под пальцами. Как жену чужую, подумал он. Фонарик упал и покатился в траву, прочертив лучом вверх, по бледным листьям.