Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - читать онлайн книгу. Автор: Мария Галина cтр.№ 20

– Когда я тебя закармливала?

– А в детстве. Тебе лень было в молочную кухню, и ты кашу…

– Что ты можешь помнить?

– Бабушка сказала, – охотно пояснила дочь.

– Твоя бабушка уже лет десять сама не помнит, что говорит. А ты, если так ее мнение уважаешь, вот сидела бы с ней, вместо того чтобы по гулянкам…

– А тебе жалко, да? Хочешь меня дома запереть? – Голос у Ляльки сразу делался высоким и злым.

Петрищенко, сообразив, что препирательство пошло по второму кругу, махнула рукой.

– Сапоги хоть на место поставь, – сказала она безнадежно.

Лялька, двумя пальцами держа сапоги за скользкие клеенчатые голенища, запихивала их в шкаф в прихожей.

– Ты их вытерла? Там мокро, на улице.

– Меня подвезли, – холодно ответила дочка, – на машине.

У Петрищенко нехорошо заныло под ложечкой. Машина? У кого, откуда? Она ж ничего не говорит, зараза.

Порыв ветра навалился на окно, что-то звякнуло, взвился край тюлевой занавески. Она подошла к окну, приложила обе ладони к стеклу, ощущая, как оно содрогается под напором воздуха.

Неровные, размазанные тени веток и облаков пронеслись по стеклу, а за ее спиной, в комнате, звонил и дергался серенький телефон.

– Совсем с ума сошли, – пробормотала она.

– Не трогай. – Лялька кинулась к телефону, как тигрица, оттирая ее локтем. На Петрищенко пахнуло разгоряченным телом, почему-то сигаретным дымом, курят они там втихую, знаю я их, и еще чем-то кислым и неприятным. – Это меня…

– Скажи своему кавалеру, – кисло сказала Петрищенко, с удовольствием выговаривая противное слово «кавалер», но, видя, как у Ляльки, схватившей трубку и прижавшей ее к уху обеими руками, обиженно вытягивается лицо, замолкла.

– Это тебя, – сухо сказала Лялька. Она бросила трубку на тумбочку, и та, соскользнув, висела, беспомощно поворачиваясь на шнуре.

– Кто? – Петрищенко вновь почувствовала мягкий удар под ложечку.

Она оглянулась на Ляльку, но та, демонстративно топая, прошла мимо в ванную и включила воду на полную мощность.

– Что? – перекрикивая воду, спросила Петрищенко.

– Лена Сергеевна, – сквозь треск орал в трубку далекий голос, – это я… Я тут шел, дай, думаю, позвоню.

– Ты откуда? Откуда звонишь?

– Да хрен его тут поймешь, – злобно сказал Вася. – Тут это… замучаешься, пока телефон неразбитый найдешь. Вот же шпана поганая.

– Вася, ты что, выпил? Тебе завтра судно работать… Я же тебе говорила сколько раз…

– Да ни хрена я не выпил, Лена Сергеевна. Я провалился.

– Что?

– Ну, как бы ни с того ни с сего. Знаете, как это бывает.

– Нет, – ответила Петрищенко.

– Ну, фиг с ним, в общем, шел-шел, и раз! Провалился. Наверное, сдвинулось там что-то. Потому что, это, паника там, в нижнем мире. Уходят они. Отваливают. Вся мелочь в панике.

– Что ты такое говоришь, Вася? – Она оглянулась, но Лялька все еще шумела в ванной, и тогда она позволила себе прислониться к стене и закрыть глаза.

– Он всех распугал, Лена Сергеевна. Говорю вам, это кто-то страшный… Ох страшный. А эти суки нам никого в помощь не дают. Не дают ведь?

– Ну, я еще завтра поговорю, Вася.

– Пусто все, – жаловался Вася. – На всей земле пусто… Никогда так еще не было, Лена Сергеевна.

Петрищенко помолчала, провела по лицу рукой и тем самым сбила набок очки. Хотела поправить, но они упали в щель между стеной и тумбочкой, и она никак не могла сейчас до них дотянуться.

* * *

Она собрала в стопочку нарезанный сыр и подложила в холодильник к большому куску сыра, рядом с которым прел кубик сахара. Один ломтик машинально укусила. Сыр оказался пресным и резиновым. Духи «Дзинтарас», которыми она поспешно подушилась, когда пришел Лева, вообще-то, ей нравились, но, кажется, она плеснула на себя слишком много. Липкий какой-то запах…

Лампочка в холодильнике перегорела. И лампочка-свечка в бра над столом – тоже. Почему все начинает обрушиваться как-то сразу?

Одиночество навалилось, как прелое ватное одеяло.

Лялька такая симпатичная была, когда маленькая. Ходила, переваливаясь на пухлых ножках, говорила басом. Очень серьезная. Очень трогательная. И беспомощная – а значит, ей, Елене Сергеевне Петрищенко, просто необходимо было стать сильной и здоровой. Они были вместе, они были одним целым, она даже с мамой помирилась. Потому что надо было, чтобы кто-то сидел с Лялькой, когда она болела, и забирал ее сначала из садика, потом из школы. А мама не хотела. Маме казалось, что она еще молодая и у нее своя жизнь. Она вдруг вспомнила, как мама, уже после папы, на отложенные для английского репетитора деньги купила себе светлое габардиновое пальто, и даже на миг зажмурилась от ненависти.

СЭС-2 гнилое место. А куда деваться? Оклад хороший, премиальные. И надбавка за вредность. А Лялька выросла, и они больше не одно целое, а каждый сам по себе. И Лялька, кажется, ее ненавидит. Страшная, злокачественная форма ненависти, циркулирующая в их убогой семье, замкнутая, не находящая выхода.

Она опять на миг зажмурилась, в носу защипало.

Они меня съедят, подумала она. Съедят. Господи, до чего же глупое слово.

* * *

Дом выглядывал эркером-фонарем на разрытую улицу. Фасад облупился, с карниза осыпалась лепнина, кое-где торчат ржавые погнутые прутья.

– В Москве, наверное, фасады мыльным порошком моют, – прокомментировал Вася ни с того ни с сего.

На третий этаж вела широкая мраморная лестница, со щербинами на ступеньках, на мраморном подоконнике, сложив крылья, лежала серая ночная бабочка. Дверной косяк усеян фурункулами звонков.

– В коммуналке живет товарищ, – проницательно заметил Вася, нажимая на кнопку над табличкой «Трофименко – 2 звонка». – Мне бы такую коммуналку.

Какое-то время ничего не происходило, затем за дверью послышались осторожные шаги, дверь приоткрылась на ширину цепочки, и в щелку выглянул блестящий глаз.

– Коля, это из пароходства, – дружелюбно сказал Вася.

– А точнее? – спросили за дверью.

– СЭС номер два, если точнее. Но неофициально. Пока еще.

– А! – За дверью зашаркали тапочками, и кожа у Петрищенко на предплечьях тут же покрылась мурашками – она не выносила этого звука. – Учтите, я списался.

– Гм, – сказал Вася, – а поговорить бы все равно надо.

Дверь отворилась. Трофименко стоял в майке и трусах. Увидев Петрищенко, он смутился.

– Подождите, – сказал он, – я сейчас.

– Гордый, – тихонько пояснил Вася.

Ответить Петрищенко не успела, поскольку сэконд опять возник на пороге, на сей раз в нейлоновом тренировочном костюме, синем с белой молнией.