Во-вторых, болели поврежденные вчера части тела – вроде бы вечером локти и не вспоминали о том, как крутили их чужие руки в зловещих черных перчатках, а с утра почему-то вспомнили. И копчик болел – там, где он соприкоснулся с чужой коленной чашечкой.
В третьих, хотелось выпить чего-то горячего. Желательно кофе.
Впрочем, дело обстояло не так уж плохо, потому что какие-то деньги Шендерович нашел. В кармане Алкиного пиджака, оставленного за ненадобностью. Нашел и спрятал. Кофе выпить не дал – сказал, в кофейне выпьем. Спокойно и хладнокровно выпьем в кофейне кофе, пока будем глядеть Али в его бесстыжие глаза. Потому что Лысюк не Лысюк, а продал-то нас именно Али. Вот я и хочу посмотреть, в каком интимном месте он укрывает свою запятнанную совесть.
Выглядел Шендерович внушительно – даже Гиви мороз по коже продрал. В чистой, непорванной рубашке, мудрый, мрачный и хладнокровный, как змей.
– А что скажет Алка? – на всякий случай спросил Гиви, потому что со всех точек зрения по чужим карманам лазить неловко. – Она ж совсем останется без денег, а?
– Пусть придет сначала, – отмахнулся Шендерович, – мы ж не навсегда взяли. Мы ж у нее одолжили. Заберем у Али аванс, вернем. – Он мечтательно зажмурился. – Хорошо бы купить что-то такое на этот аванс… что-то такое… что в Одессе еще лучше, чем шарики идет!
– Миша, это беспочвенные иллюзии.
– Шубы, например, – прикидывал Шендерович. – В Одессе, понятное дело, шубы так себе расходятся, да и рынок забит. По всему седьмому километру шубы так и валяются – чисто тебе стойбище первобытного человека. А может, в Питере твоем толкнуть?
– Не может, – твердо сказал Гиви. – Кстати, а вообще, – он неловко покрутил головой, – тебе не кажется, что Алка уже вернуться бы должна?
– Кажется, – угрюмо согласился Шендерович, – придет – врежу. Итак, какова наша диспозиция, друг Гиви? Идем к Али, трясем его, забираем аванс и выясняем, на кого он, этот шпион Гадюкин, работает… имена, явки. Если надо – очень жесткими методами. На крайние меры пойдем!
– Миша, это нехорошо, – укорил Гиви.
– А морду мне бить – хорошо? А на счетчик меня вешать – хорошо? Нет уж, пусть сдает Лысюка, если жить хочет. А то я его… я его… дискредитирую я его, это уж по меньшей мере! На всю Одессу опозорю. Мне, друг Гиви, терять нечего. Я человек вне закона! Типа Зорро! Без паспорта, без роду, без племени!
– Без денег, – тихонько добавил Гиви.
– Деньги, – отрезал Шендерович, – не проблема!
– Да? – удивился Гиви.
Ленивый утренний Стамбул лежал перед ними. Лениво хлопали створки ставен, скрипели засовы открываемых лавок, свирепый солнечный свет еще не до конца расправился с ночными тенями, и воздух над мостовой был чистым и прохладным, как только что промытое стекло.
– А мы не слишком рано? – забеспокоился Гиви.
– А мы лучше его внутри подождем, – зловеще отозвался Шендерович.
Гиви почему-то ожидал, что кофейня в лучшем случае будет заперта на глухой замок. В худшем – вместо двери с многообещающей вывеской вообще окажется сплошной кусок стены, покрытой вялотекущими трещинами. Сбежит кофейня. Но дверь оказалась на месте и даже слегка приоткрыта. Из темной щели пахнуло раскаленным песком, железом, ароматом прожаренных кофейных зерен…
Шендерович отстранил Гиви и величаво вошел под прокопченные своды.
Несколько человек, сонно коротавших утро за столиками, лениво подняли головы, потом вновь уткнулись: кто – в свою чашку, кто – в утреннюю газету.
Шендерович откашлялся.
– Салям алейкум, – вежливо произнес он. – Э… нэрэде Али?
Бармен из полумрака пожал плечами.
– Очень хорошо, – милостиво согласился Шендерович, хотя все было не так уж хорошо. – Мы его тут подождем, велл? Это… ики тюрк кавеси – ага?
Он по-хозяйски расположился за столиком и, явно подражая капитану, начал постукивать пальцами по скатерти.
Бармен принес два кофе, без улыбки поставил на середину стола и продолжал, что было, в общем-то, против всех приличий, маячить перед Шендеровичем, пока тот не сунул ему мятую купюру. Гиви обратил внимание, что несколько человек за соседними столиками почему-то пересели подальше. Вокруг постепенно образовалось пустое пространство.
– Миша, – шепотом сказал он, – мы им, по-моему, не нравимся.
– И правильно делаем, – согласился Шендерович.
– А если он не придет?
– Придет. Это его рабочее место. Офис.
– Бывают же у людей выходные?
– Я ему устрою выходной, – сквозь зубы выдавил Шендерович. – Не придет, я ему и будни обеспечу. Каждый день являться буду. Мерцать тут во мраке. Как тень отца Гамлета. Домой не вернусь! Тем более, – закончил он на пониженной ноте, – что мне дома, в общем-то, без денег появляться не рекомендуется.
– А тут нас что, даром будут кофе поить?
– Выцарапаем, – уверенно ответил Шендерович, – что-нибудь придумаем…
– Миша, – твердо сказал Гиви, – я банк грабить не буду.
– Кто сказал про банк? – удивился Шендерович. – Мы же интеллигентные люди! Мы их из Али выбьем. Ага! Вот он, голубчик.
Черноусый красавец уверенно вступил в темное чрево кофейни. Шендерович мягко, точно опытный десантник, выплыл из-за стола и, не дожидаясь, пока глаза Али привыкнут к полумраку, положил ему руку на плечо.
Али вздрогнул.
– Что ж это ты, сын нехорошей матери, вытворяешь? – укоризненно вопросил Шендерович. – Ты зачем нас подставил?
Али одним коротким движением плеча сбросил дружелюбную руку. На лице у него отразилось глубокое недоумение.
– Бэн ме русча…
[39] – сказал он.
– Чего? – удивился Шендерович.
– Бэн ме русча, – раздельно повторил Али. – Эфендим? Анламадым
[40].
– Где деньги, гад? – вопил Шендерович. – Где товар?
– Текрар сейлер мисиниз
[41], – любезно предложил Али.
– Какой сейнер? Какой мизинец? Что ты тут лопочешь?
– Миша, пойдем, это бесполезно!
– Под турка косит, сукин кот! Да он вчера по-русски лучше нас с тобой! Ну, погоди, я тебя заставлю вспомнить язык Пушкина!
– Пушкин! – восторженно сказал Али. – О, Пушкин! Русум!
– Русум-русум! – обрадовался Шендерович.
– Бэн ме русча, – в третий раз пояснил Али. И вежливо добавил: – Хошчакалын
[42].