– Миша, послушай… – сказал он наконец. – Ты Али этому задаток давал?
– А то, – горько ответил Шендерович, – треть суммы, все путем.
– Он товар отгрузил? Где товар? Пусть вернет деньги.
– С Али какой спрос? – вздохнул Шендерович. – Говорю тебе, Лысюк это… Выследил нас и…
– Ага… Только они, Миша, склад очистили раньше, чем мы сюда подошли. А вот откуда они номер склада узнали? Кто его еще знал? Мы да Али, вот и все. Их Али навел. Так что пусть отдает задаток. Так дела не делают.
Шендерович напряженно задумался.
– А и верно, – сказал он наконец. – Ну я его, паршивца… Всю душу вытрясу. «Надежный человек, надежный человек»! Ну Яни! Ну Ставраки! Ну сволочь!
– Где он живет, знаешь?
– Итальянская угол Канатной.
– Да не Ставраки! Али!
– Откуда? Ставраки, может, знает.
– В кофейню надо. Сам говорил, он туда как на работу ходит.
– Верно! – еще раз обрадовался Шендерович. – В кофейню. Прижмем его, гада ползучего. Пусть бабки отдаст! Все! А не отдаст, в полицию на него настучу. Пошли отсюда, брат мой мудрый, пока мы еще в какое-нибудь дерьмо не вляпались.
– Куда, – с надеждой спросил Гиви, – в полицию?
Шендерович вновь задумался.
– Не-а… с полицией погодим. Они приметы начнут спрашивать… Ты этого урода хорошо разглядел?
– Как тебя, – сказал Гиви.
– Ну?
– В черном чулке, понимаешь…
– Это, – сухо сказал Шендерович, – я и без тебя заметил. Еще что?
– Сам в черном…
– Это я тоже заметил.
– Машину видел.
– Цвет? – деловито спросил Шендерович. – Марка? Номер?
– Зверь машина, – печально сказал Гиви.
– И все?
– Ага.
– Ну вот. А ты – полиция, полиция… Что мы им скажем?
– В луже отпечаток протектора остался.
– Это плюс, конечно, – согласился Шендерович. – Только мы вот как сделаем… Вернемся на теплоход, придем в себя, залечим нервы, а завтра с утра Алку под мышку – и в кофейню.
– На теплоход так на теплоход, – покорно ответил Гиви, – расклад, в общем, приемлемый. Толковый расклад. А нас пустят туда, на теплоход-то?
– А то, – пожал плечами Шендерович.
Ночь обнимала их, темная и горячая, точно смола. В черном далеком море мерцали огоньки стоявших на рейде судов – точно драгоценные камни из рассыпанного ожерелья. Гиви вдруг очень захотелось оказаться там – как можно подальше от берега.
Он вздохнул и, насколько мог, расправил плечи.
– А я своему тоже оч-чень неплохо врезал, – сказал он Шендеровичу.
* * *
На теплоходе было тихо – так тихо, что Гиви различал слабый плеск ударяющихся о борт крохотных волн. Пассажиры – и беспечные туристы, и деловитые челноки – разбрелись по Стамбулу в поисках относительно дешевых развлечений, пили кофе за белыми столиками на увитых виноградом террасах, поглощали кебаб и лукум, парились в хаммамах, любовались на танец живота… Да мало ли чем можно заняться вечером в благословенном городе, столице благословенной страны, омываемой с трех сторон тремя морями…
Гиви вновь стало жалко себя.
Он с тоской поглядел на освещенные окна салона, потом горько махнул рукой – все выданные Шендеровичем командировочные исчезли в алчных лапах грабителей.
Каюта, к удивлению Гиви, была освещена – Варвара Тимофеевна, о которой Гиви успел напрочь позабыть, с деловитым видом выкладывала на койку какое-то пестрое барахло. Барахло струилось и сверкало в тусклом свете корабельного фонаря.
Она обернулась, расцвела было при виде красавца Шендеровича, но тут же всплеснула полными руками:
– Ой, голубчик! Да где ж тебя так?
– Да вот так, – неопределенно отозвался Шендерович. – А я-то думал, мамочка, что вы давно уж в Анталии. Бебиситтерствуете.
– А я, золотко мое, подумала – когда я еще Стамбул увижу? – благодушно отозвалась Варвара Тимофеевна. – Вот и позвонила в Анталию, дайте мне, говорю, еще пару денечков догулять. Понравилось мне тут. Люди приятные, вежливые. Не то что наши.
Даже в экономном каютном освещении было видно, что за день пребывания в вольном городе Стамбуле Варвара Тимофеевна переменилась разительно. Волосы ее завились баранчиком и приобрели богатый рубенсовский оттенок, брови изогнулись дугой, уютные круглые плечи лукаво высовывались из винно-алой, с искрой блузки с таким глубоким вырезом, что Гиви застеснялся и отвел глаза. На ногах у Варвары Тимофеевны красовались добротные, но изящные черные лаковые туфельки на низком каблучке, а сами ноги переливались шелком, гордясь своими круглыми, аккуратными коленками.
– Похорошели вы, мамочка, – удивился Шендерович. – Просто роза персидская!
– А я в хаммам сходила. Вежливые они там, в хаммаме. И девочки у них толковые. Любезные… Вы, говорят, красавица-ханум, услада очей, только приодеться немножко… В магазин направили, одна даже со мной пошла, помогла вот кофточку подобрать…
– Да она с этого проценты стрижет, – прозаически заметил Шендерович.
– А хоть бы и так. Им хорошо – и мне хорошо. В косметический кабинет отвела, кофем напоила. Заходите, говорит, еще, ханум-красавица, к нам, говорит, свахи ходят, приглядываются… такие, как вы, приличным людям нравятся, состоятельным… Вы женщина молодая, интересная…
И Варвара Тимофеевна застенчиво одернула юбку, сверкнув круглой коленкой.
– Вот так-то, брат Яни, – загрустил Шендерович, – кому война, а кому мать родна…
– А что ж вы Аллочку оставили? – полюбопытствовала Варвара Тимофеевна.
– Это она нас оставила, – сухо сказал Шендерович. – Аллочка с капитаном гуляет.
– Это с таким высоким? Красивым?
Гиви поник.
– Да, – согласился беспристрастный Шендерович, – высоким-красивым.
– Так он же тут, – удивилась Варвара Тимофеевна. – Тут наш капитан. В салоне сидит. И злющий! Сидит, пальцами по скатерти барабанит.
Шендерович вскочил:
– Где сидит? В салоне? Пошли, Гиви!
– Опять Гиви? – удивилась Варвара Тимофеевна.
Варвара Тимофеевна не ошиблась – капитан одиноко сидел за столиком, раздраженно барабаня пальцами по накрахмаленной скатерти. Он действительно был высоким и красивым и так холодно посмотрел на ворвавшегося в салон Шендеровича, что тот тут же выпустил воздух и съежился.
– Ну? – сухо, но вежливо спросил Шендерович.
Он пододвинул ногой стул и опустился на него. Гиви робко топтался за спиной друга, так и не решаясь сесть.