– Они делали с тобой, что хотели, ты была рабыней, стоило им свистнуть, и ты мчалась со всех ног.
– Ты соображаешь, что за ужасные вещи несешь?! Джо и Маша тебя обожали.
Его передернуло, он не мог отрицать, что я права.
– Возможно, они меня ценили, но это еще не повод. Кстати, так еще труднее простить, потому что я тоже их любил. Но, выходит, они отпетые мерзавцы, если загнали тебя в такую ситуацию. У тебя нет ничего, Эрмина. Совсем ничего! Совсем скоро ты опять очутишься на улице!
Он перешел все границы и знал это, но был готов отвечать за свои слова. Он не боялся моего возмущения и не отводил взгляд, прямой и жесткий. Он был уверен в правильности своих утверждений и готов к бурной реакции, которую они могли спровоцировать. Нет, я не доставлю ему такого удовольствия. Сколько времени он копил злость, подбирал эти слова? Неужели он выжидал удобный момент, чтобы швырнуть их мне в лицо? Неужели полагал, что, размягченная любовью, я проглочу их без возражений? Что я не буду защищаться?
– Убирайся! Вали из моего дома! – заорала я.
– Эрмина, ты не у себя дома, этот дом никогда не был твоим… Ты живешь в помещении, которое твои хозяева, ныне покойные, милостиво позволили тебе занять.
Я подбежала к нему и стала исступленно выталкивать из своей спальни. Он пятился до самой террасы.
– Чтоб ноги твоей здесь не было!
Он поднял руки, сдаваясь:
– Не переживай… я тебя не побеспокою, не могу больше изводиться из-за тебя, терпение кончилось. Не выношу этот отель. Теперь ты меня увидишь, только когда я буду забирать или привозить детей.
– По-твоему, без тебя не обойтись? Я тебя ни о чем не просила. Ты сам пришел, сам цеплялся за меня! Ты все время учишь меня, что я должна делать и чего не должна! Я не нуждаюсь в тебе, Самюэль! Когда-нибудь тебе придется это принять! Я прекрасно со всем справляюсь после нашего расставания!
Он покачал головой, как человек, чьи воздушные замки рассыпались в прах.
– Я и впрямь полный мудак: пытался поверить, что мы еще можем быть вместе, старался себя в этом убедить. Я полагал, что со временем жизнь тебя научит и ты поймешь, что я всегда был и буду рядом, а ты должна прожить свою жизнь со мной. Вдали от этого места, которое окончательно искорежило мое существование… Как жаль…
Он пошел к выходу, а я наблюдала за ним, пока он открывал и закрывал за собой стеклянную дверь террасы. Он удалялся от маслобойни, не оглядываясь. Возможно, я сама на это нарвалась, но факт остается фактом: только что Самюэль оставил меня навсегда. Для меня это было очевидно. Не получится отмотать пленку назад после всего, что мы друг другу наговорили. Я стояла сгорбившись, раздавленная, такая одинокая, какой уже давно не была.
– Мама? – позвал меня Алекс.
Я вздрогнула, стерла невесть откуда взявшиеся слезы.
– Я услышал шум, – объяснил сын.
Я взяла себя в руки и обернулась:
– Ударилась ногой о столик, было больно, я не вытерпела и вскрикнула. Извини, что разбудила. Иди к себе и ложись, все в порядке.
Он что-то пробурчал, не до конца поверив, но послушался и пошел к себе. Я дотащилась до спальни, свалилась на кровать и закуталась в простыню, пропитавшуюся запахом Самюэля. У меня не было сил заменить ее, я устала, от всего устала. В таком состоянии я себе не нравилась. Я не хотела воспоминаний. Однако в последние недели они только и делали, что посещали меня…
Глава девятая
Несмотря на тяжелую усталость, ночью я почти не спала. Начинала засыпать, потом просыпалась, разбуженная дурным сном, который возвращал меня в прошлое.
Начало конца нашего брака ознаменовалось нежеланием Самюэля жить на маслобойне. Я должна была догадаться, что когда-нибудь это случится, судя по его изначальному отказу переезжать. Он жаловался на отсутствие приватности у нашей семьи, на то, что я все время работаю и пропадаю в отеле. Он был, в общем-то, прав… Странно только, что для него это внезапно стало откровением… Мы же с ним познакомились здесь, здесь и влюбились, он видел, что я вкалываю как каторжная и больше всего на свете люблю свою работу и место, где мы живем. И вдруг Самюэля стало тяготить то, что мы, как он считал, квартируем у Маши и Джо. Сначала я предпочитала не реагировать, говорила себе, что у него это пройдет. У меня не было ни малейшего желания куда-то переезжать: мы жили в нашем маленьком раю на маслобойне, и детям здесь очень нравилось. Но в конце концов мне пришлось переменить свою точку зрения, потому что Самюэль все больше мрачнел и постоянно был на нервах, чего раньше почти не случалось. Мы отдалялись друг от друга: не шутили и не смеялись, почти ничем не делились друг с другом, и я скучала по Самюэлю, но в то же время как бы и не скучала. В редкие минуты, когда я была дома одна, я не вспоминала о нем и не ждала его. Мне казалось, что тот, кого я когда-то полюбила, тот отец моих детей, которого я знала, исчез. Значит, если я хочу, чтобы он возвратился и мы снова были вместе, то нужно согласиться на переезд, я должна дать нам шанс, наплевав на все трудности, которые это за собой повлечет. Оценив, насколько ему тяжело жить в теперешних условиях, я объявила, что готова сделать шаг навстречу. Он нашел нам дом в деревне возле Руссийона, причем быстро, даже подозрительно быстро – как будто подготовился заранее и выжидал момент, когда я сдамся. Дом был довольно большим, окна выходили на Люберон и Бонньё. Нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести его в приличное состояние, потому что он пустовал более десяти лет, но Самюэль был готов работать, ему это даже нравилось. К сожалению, наше новое жилье, которое мне никак не удавалось назвать своим, не сблизило нас. Мне было в нем неуютно, что-то мешало чувствовать себя по-настоящему дома. К тому же чуть ли не вся моя жизнь проходила в дороге: я всегда уезжала из отеля в последнюю минуту, гнала как сумасшедшая, боясь приехать слишком поздно, меня мучила мысль, что я теперь вижу детей еще реже, чем раньше. Джо и Маша не упрекали меня за то, что я теперь работала по расписанию, но я сама не могла к этому привыкнуть. Уходить в строго определенное время, бросать начатую работу недоделанной. Не иметь возможности, когда захочется, забежать на минутку и проверить, все ли идет как надо. Но я терпела – ради Самюэля, ради детей, которые начали обживаться дома, хотя часто рвались к Джо и Маше. Однако Самюэль не стал веселее и все равно не включился в жизнь семьи. Случилось скорее обратное: он чаще бывал погружен в собственные мысли, наверняка малоприятные, если судить по его постоянной подавленности. Смех, любовь, взаимопонимание, семейная гармония не вернулись к нам. Мы больше не прикасались друг к другу, а когда ложились спать, поворачивались друг к другу спиной. Больше ничто нас не сближало.
И в один прекрасный день для меня перестало быть тайной, почему Самюэль вдруг возненавидел нашу жизнь в маслобойне. У него была на то своя причина. Как-то вечером он пришел домой невероятно возбужденным, каким, по-моему, давно не был, сгреб меня в объятия, поднял, закружил. Его неожиданная радость была заразительной. В моей душе зажглась надежда, что он снова станет таким, как раньше: улыбчивым, легким на подъем, ласковым и нежным.