Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - читать онлайн книгу. Автор: Брэнди Скиллаче cтр.№ 37

Первая успешная пересадка головы отнюдь не ознаменовала для Уайта завершение дела всей его жизни: он был лишь на полпути к цели. Вопрос, может ли голова обезьяны жить без тела, был для него не главным, а главный звучал иначе: «Можно ли пересадить человеческую душу?» И вот теперь ему приходится, к своей великой досаде, сделать остановку, пока медицина и мораль не найдут ответа на другой важнейший вопрос: c какого момента человек достаточно мертв, чтобы его тело можно было отдать другому мозгу? И пока адаптировать к человеческим пациентам протоколы, разработанные на обезьянах, нет смысла, Уайт занят другой работой – привлекает на свою сторону религию и общественное мнение…

Дискуссия о смерти мозга уже идет: в 1968 году, за три года до сенсационной операции Уайта, в Гарварде учредили специальную комиссию, задача которой – официально сформулировать точное определение смерти. Четыре года эта тема будет будоражить умы, в обсуждение включатся и правозащитники, и зоозащитники, а кульминацией станет неоднозначное юридическое решение. А Уайт, как всегда, вскоре обнаружит, что оказался в центре событий.

«Мне предстояло первым из современников преодолеть границы жизни и смерти. Новая раса человечества будет благословлять меня как своего творца», – говорит Виктор Франкенштейн, как бы уподобляя себя Прометею, который похитил небесный огонь для людей. Часто забываемый подзаголовок романа Мэри Шелли – поклон олимпийскому отступнику: «Современный Прометей». Но хотя загадка смерти терзает человека c самого момента осознания им собственной бренности, идея гибели мозга не получала широкого признания вплоть до 1954 года, когда пациент невролога из Центральной больницы штата Массачусетс Роберта Шваба впал в кому после обширного инсульта. Шваб задал себе простой вопрос: жив этот пациент или мертв? ^[256] За несколько лет до этого пациента сочли бы мертвым, поскольку он не мог самостоятельно дышать. Но в 1950-х появились аппараты искусственной вентиляции легких, способные дышать за пациента, даже если он в коме, нагнетая воздух в легкие при помощи мехов. Выпускаемые массово для больниц (и как никогда ранее востребованные в дни пандемии COVID-19), эти системы поддержания жизни изменили представления о том, что значит констатировать смерть. Остановка дыхания больше не означала конца жизни, и с развитием технологий врачи увидели, что даже пациента в коме можно бесконечно сохранять биологически живым. Но без рефлексов, без сигналов, фиксируемых энцефалограммой, этот пациент так и останется в коме, нечувствительным, «мертвым» для остального мира.

Смерть, как мы помним, не мгновенна, это процесс, – и в какой точке этого процесса пора прекратить заботу о пациенте, оставалось на совести врачей. Но высказаться сочли необходимым многие и за пределами медицинского сообщества ^[257]. В речи на Международном конгрессе анестезиологов 1957 года папа римский Пий XII оправдал медиков, которые отключают пациентов от ИВЛ, и заявил, что системы поддержания жизни представляют собой чрезвычайные меры реанимации, а необходимыми нужно считать только обычные ^[258]. Отключение машины приведет к смерти пациента, но врач здесь будет скорее пассивным, чем активным участником. При этом понтифик назвал недопустимым изъятие органов из еще живущего организма, однако не решился разделить смерть мозга и смерть тела. Увы, неврологи тоже никак не могли прийти к единому мнению по поводу этой разницы. Использование органов от доноров с еще бьющимся сердцем не назовешь однозначным решением.

Смерть мозга начинается с необратимой комы, это врачи уже понимали. Если пациент страдает от серьезного повреждения мозга – например, в результате травмы разрушены важные области, – он уже не вернется в сознание. Обычно в таком состоянии человек утрачивает способность контролировать легкие, потому и прогноз в отношении других систем организма обычно неблагоприятен. Французские неврологи П. Вертхаймер, М. Жуве и Ж. Деко описали это состояние как «смерть нервной системы», после которой большинство пациентов погибает в течение пяти дней – как правило, от остановки сердца, вызванной недостаточной способностью мозга посылать сигналы организму ^[259]. Однако два других французских невролога, П. Молларе и М. Гулон, возражали против использования термина «смерть нервной системы», когда речь шла о пациентах, которые все еще находились в процессе умирания, и особенно были против обращения с такими пациентами как с умершими. «Имеем ли мы право заявлять, – писали они, – будто видим границу между жизнью и смертью?» ^[260]

В 1967 году хирург из ЮАР Кристиан Барнард решил, что у него это право есть. Его дерзкое и опасное предприятие стало толчком к созыву Гарвардской комиссии.

Дерзкий и самоуверенный, любимчик международной прессы, Барнард принимал решения, не боясь последствий ^[261]. В свое время, негодуя по поводу двухголовых собак Демихова, он заявил, что готов повторить любые успехи СССР – и даже превзойти. Теперь ему выпала возможность это доказать. В кейптаунскую больницу «Гроте Шур» доставили жертву автокатастрофы, молодую женщину по имени Дениз Дарваль. В момент аварии она получила несколько страшных переломов черепа. Мозг не обнаруживал никакой электрической активности, и Барнард проверил рефлексы, налив пациентке в ухо ледяной воды. Установив, что мозг женщины действительно умер, Барнард пересадил ее сердце 54-летнему пациенту – и это был первый случай изъятия бьющегося человеческого сердца для пересадки в другое тело. Как и во многих других случаях новаторских операций, успех был частичным. Реципиент пережил вмешательство, но не выздоровел: он прожил после трансплантации всего 18 дней. И все же газеты преподнесли операцию Барнарда как триумф.

В США Джозеф Мюррей следил за новостями из Африки с интересом и растущим беспокойством. Он не понимал, по каким критериям Барнард установил смерть пациентки: что, если хирург ошибся? Обвинения в небрежности, стоившей пациенту жизни, сильно ухудшили бы перспективы трансплантологии во всем мире. В письме коллеге Генри Бичеру, заведующему отделением анестезиологии в Массачусетской больнице общего профиля, Мюррей писал: «Нам нужно новое определение смерти». Бичер придерживался того же мнения. Он ответил, что уже рассылает письма, созывая участников на рабочую встречу по созданию специальной комиссии. Он не осознавал, насколько неотложна эта задача, и оказалось, что встреча уже опоздала. Этические – и правовые – установки, разделяющие живых и мертвых, сильно отстали от прогресса медицинских технологий.