Хелена подумала о том, какую роль в этом сыграло то, что она делает. Если английский летчик погиб во время аварийной посадки из-за двигателя, вышедшего из строя посреди полета, была ли в этом ее вина?
Да, сказала она себе. Это была странная мысль, что, сидя за своим письменным столом, она, возможно, убила больше вражеских солдат, чем ее брат Армин из своего танка.
Хорошо, что она не знала этого точно и никогда не узнает.
* * *
– Полагаю, вы все об этом слышали, – начал Адамек собрание внутреннего круга утром 9 декабря 1941 года, в холодный вторник, разукрасивший окна морозными узорами.
– Перл-Харбор, – почти автоматически сказал Леттке.
Он был в ведомстве с вечера воскресенья и следил за всеми новостями, поступавшими по разным каналам.
Кивнули все, кроме Кирста, который сидел с заложенным носом, красными глазами и носовым платком в руке на дальнем конце стола. Последние несколько дней он провел больным в постели.
– Перл-Харбор? Извините, я еще не в курсе.
– Японские военно-воздушные силы в воскресенье утром без всякого предупреждения атаковали американскую военно-морскую базу на Гавайях и затопили значительную часть американского флота, – объяснил Леттке по кивку Адамека. – Это произошло в семь часов утра по местному времени, по-нашему – в шесть часов вечера. Менее чем через час японские войска атаковали Британскую Малайю и в тот же день начали вторжение в Таиланд, Сингапур, Гуам, Гонконг и Уэйк. На Лусоне – самом крупном острове Филиппин, американской колонии с 1898 года, – они одним ударом уничтожили более ста бомбардировщиков военно-воздушных сил США.
– А вчера, – добавил Адамек, – американский президент выступил перед Конгрессом и потребовал объявить войну Японии. И Конгресс с одним-единственным голосом «против» последовал этому требованию. Таким образом, мы однозначно имеем дело со Второй мировой войной.
Кирст всхлипнул, немного призадумался:
– Один-единственный голос «против»?
– Женщина, – сказал Леттке. – Пацифистка Джанет Рэнкин.
– Женщина, – повторил Кирст и высморкался. – Вы только посмотрите.
– Что теперь будет делать фюрер? – поинтересовался Добришовский.
Адамек пожал плечами.
– Из Министерства иностранных дел слышно, что еще с прошлой недели, когда Советы начали свое контрнаступление, Гитлер уже не верил в возможность избежать войны с Америкой. И, похоже, он придает большое значение тому, чтобы мы объявили войну США, не наоборот. Во всяком случае, на послезавтра назначено заседание рейхстага, и он там выступит. Я предполагаю, что это будет объявление войны.
На протяжении ужасно долгого мгновения вдруг стало так тихо, что, казалось, будет слышно, как муха пролетит.
– Да уж, – наконец произнес Густав Мёллер, взял очки в толстой оправе и принялся протирать их своим галстуком. – Мы сделали все, что могли, но, боюсь, американцы все еще могут произвести чертовски большое количество оружия, несмотря на проект «Летучий песок».
– Нужно ли мне вообще продолжать? – спросил Леттке. – Следующие выборы в США состоятся не раньше 1944 года. До этого времени Рузвельт останется на своем посту, независимо от того, смогу я настроить людей против него или нет.
– Мы все продолжим, – распорядился Адамек. – Мы все делаем то, что сейчас должен исполнять каждый немец: свой долг.
Все серьезно закивали, даже Ойген Леттке, но про себя он подумал, что начальник выглядит таким смиренным, как никогда раньше. Другими словами, он словно уже считал войну проигранной.
Он думал об этом некоторое время, даже когда на следующий день действительно пришло известие, что Германия теперь находится в состоянии открытой войны с Америкой. Вечером он посмотрел выступление Гитлера по телевизору, – к счастью, там ограничились показом только важных выдержек из его полуторачасовой речи, – а затем решил вернуться к поиску рыжеволосой «графини» и найти ее, пока все окончательно не пошло прахом.
24
Зима 1941–1942 годов не хотела заканчиваться, простираясь грязно-серым в ту часть календаря, которая со всей справедливостью должна принадлежать весне. Казалось, что погода тоже участвует в войне, причем на вражеской стороне.
В столовой НСА теперь по понедельникам и четвергам были только так называемые «блюда полевой кухни», чаще всего это была густая похлебка или простое порционное блюдо. Все предприятия общественного питания в рейхе обязаны были поступать так же: Родина должна была питаться из того же котла, что и солдат на фронте. Кроме того, с конца октября удерживалось десять процентов заработной платы в соответствии с постановлением о «железной экономии», а с января работникам оборонной и угледобывающей промышленности приходилось работать еще больше смен, чем раньше.
Была создана организация «Ландвахт», состоявшая из членов СА, СС и других организаций, а также ветеранов Мировой войны, которую теперь все чаще называли Первой мировой. Англичане наносили бомбовые удары по Гамбургу, Любеку, Франкфурту и даже Берлину. Тем временем под страхом наказания было запрещено принимать иностранное телерадиовещание или подсоединяться через глобальную сеть к компьютерам, находящимся за границей: последнее в особенности легко отслеживалось, и с момента введения запрета было вынесено несколько громких смертных приговоров, даже несовершеннолетним.
Евреи между тем должны были носить так называемые «желтые звезды». Им приходилось сдавать свои телефоны и велосипеды, им больше не разрешалось держать домашних животных, выписывать журналы, посещать нееврейские парикмахерские, покупать мясо и молоко. И – им больше не разрешалось покидать Германский рейх.
Несмотря на это, они то и дело исчезали.
* * *
К концу апреля отец Хелены получил известие, что его наставник, профессор Вегнер, умер в преклонном возрасте. «Разумеется, мы не можем туда не поехать», – сказал он, поэтому 24 апреля, в ветреную, холодную пятницу, родители Хелены уехали в Линц, где ученый жил в последние годы жизни.
И вот, вернувшись в тот вечер из ведомства домой, Хелена впервые в жизни оказалась в доме одна. Горничная Берта две недели назад уехала во Франкфурт, чтобы позаботиться о своей умирающей матери; у кухарки сегодня вечером был выходной, и она собиралась провести его со своим новым поклонником, пожилым имперским полицейским, откомандированным на Украину, так что она наверняка вернется не раньше завтрашнего утра, а садовника им пришлось уволить уже более полугода назад – на него не хватало денег. «Война от всех требует жертв», – сказал отец.
Одна в доме! Как странно это было! Во всех комнатах темно и холодно, нигде нет ни звука, не слышно ничего, кроме жужжания холодильника на кухне. Насколько пустой казалась большая лестница, когда зажегся свет и было известно, что в доме никого нет! Даже знакомый скрип той или иной доски деревянного пола звучал поразительно чуждо, а что это там загремело? Наверное, холодный ветер, который дул снаружи, попадал в оконные ставни – но какой жуткий шорох он издавал!