Свобода Маски - читать онлайн книгу. Автор: Роберт МакКаммон cтр.№ 26

На самом деле, Мэтью встречал и тех наивных людей, кто полагал, что Лондон примерно одного размера с Нью-Йорком. А ведь это был центр Старого Света, на чьем благословении и появились колонии! Англия являла собой самую крупную державу в мире, поэтому, естественно, и столица ее была просто огромной. Она казалась гигантским живым существом, способным пережить любое бедствие и только увеличиться от него в размерах.

Пока, однако, все, что мог увидеть Мэтью — это лишь уродливые изменения цвета тумана, который окутывал сейчас башни Лондона. Но даже несмотря на это он вспоминал, как, живя в комфорте в Нью-Йорке, надеялся когда-нибудь посетить этот великий город и думал, что будет преисполнен воодушевления. Но вот, день, когда он прибыл в Лондон, настал, а внутри у него клубился только страх. Его привезли сюда в цепях под угрозой повешения, если только его серебряный язык не поможет ему выбраться из этой передряги. В Нью-Йорке он был кем-то. Он был известен многим и, по большей части, вызывал к себе симпатию… здесь же он был никем — просто тонким бородатым заключенным, чья единственная надежда на выживание зависела от подлой личности, которую он никогда не любил и прекрасно знал, что и этот человек не любит его. Молодому человеку казалось, что он становится все меньше, меньше и меньше по мере того, как их экипаж продвигался в потоке других карет и телег. Темп все замедлялся и вскоре перешел на прогулочный шаг, поэтому еще целый час Мэтью вынужден был напряженно сидеть на своем жестком сидении и нервничать, потому что впереди, оказывается, у одного вагона отвалилось колесо, вследствие чего образовался огромный затор. Пока расчищали дорогу, пришлось надолго задержаться на каменном мосту через грязную реку, куда, похоже, сливали отходы со скотобойни — Мэтью заметил кровь, плавающую в мутной воде, и почувствовал горький запах страха животных, которых забивали там.

Когда повозка Мэтью, наконец, приблизилась непосредственно к городу, там, казалось, возникло бесконечное сборище маленьких деревень — домов, конюшен, таверн, огромного количества магазинов и прочего — разделенных несколькими деревьями. Здесь виднелись пруды и болота, на которых, как подумал Мэтью, и должен был быть построен этот город, судя по качеству ведущих к нему дорог.

Тогда он осознал две вещи примерно в одно и то же время: запах влажной гнили, который можно было поймать на самом ветхом причале в Нью-Йорке, смешался с запахом пороха и оставил в воздухе странную смесь ароматов, какая остается, к примеру, после чеканки кремня о камень, а вторая вещь… шум.

Это началось, как гудение, похожее на звук колес одной из повозок плотного лондонского движения. Однако он нарастал и вскоре начал отдаваться в костях, как только достигал ушей. В течение нескольких минут гул превратился в то, что Мэтью мог бы назвать рычанием невидимого зверя в своем логове.

Он понял, что это был звук города, звук тысяч голосов разной силы и разных высот, и звук этот смешивался со стуком копыт, скрипом колес, визгом шарниров на несмазанных железных воротах, поступью сапог по дереву и камню, гудением реки, шумом судов, звуком того, как местные пьяницы на мостах блюют, срыгивают или пускают ветры, как кто-то кричит от ярости или от радости… и все это смешивалось, смешивалось…

И тогда город вдруг показался из коричневого тумана перед Мэтью и всосал его повозку в себя, затягивая молодого решателя проблем в этот кипящий человеческий водоворот.

— Я знал, что этот день настанет, — сказал Гарднер Лиллехорн, одетый в бледно-лавандовый костюм с подобранной треуголкой того же цвета, украшенной фиолетовым пером, которое сочеталось с оттенком его жилета. Он достал свою тонкую лакированную трость и ее серебряным набалдашником и не очень дружелюбно постучал Мэтью по плечу.

— Вот вы и сидите здесь, обвиненный в убийстве, — сказал помощник главного констебля Лондона. — Далековато же вы забрались от дома, как по мне.

— Далековато от дома! Слишком далеко! — хохотал Диппен Нэк. Его маленькие плечи сгорбились, к круглому, пухлощекому лицу прилила кровь, и оно возбужденно раскраснелось. Таким явил себя миру этот маленький, но жестокий хулиган и любитель дубинок. На нем был костюм пыльного цвета — видимо, перепачканный едой спереди — с серебряными пуговицами, а на голове сидела черная треуголка, из-под которой выбивался белый парик с множеством хвастливых локонов. Глаза Нэка, всегда напоминавшие два красных очага гнева, были подведены темно-коричневой краской, которая сейчас превращала их в две безобразные ямы, полные грязи. Но так же, как и раньше он поднимал свою проклятую черную дубинку и ткнул ее тупым концом в подбородок Мэтью, заставив молодого человека поднять голову вверх. — Только гляньте на него! Чье-то печенье изрядно покрошилось!

— Я понятия не имею, что это значит, — сказал Мэтью, отводя голову от поцелуя дубинки.

— Это значит, что теперь у нас есть власть, мистер Высокий-И-Могучий! — прозвучал горячий ответ вкупе с капельками слюны, вылетающими сквозь стиснутые зубы. — Теперь никто не вмешается, чтобы спасти твой бекончик!

— От ваших слов у меня аппетит разыгрался.

— Пожалуйста, Нэк, будь сдержаннее, — Лиллехорн использовал трость, чтобы отвести дубинку прочь, но в течение нескольких секунд казалось, что между этими двумя инструментами может начаться суровое противоборство.

Нэк позволил трости победить, тут же зашипев:

— Похоже, вы забываете… это не Нью-Йорк, сэр Лиллехорн. Правила здесь другие.

— Я ничего не забываю, дорогой друг. Но давай не будем ломать мистеру Корбетту челюсть, чтобы у него была возможность говорить.

Возможность у меня есть, о, да, подумал Мэтью. Но что из этого выйдет? Эти двое, даже объединив усилия, не смогут функционировать, как один нормальный человеческий мозг. Но, как говорится в старой пословице, которая сейчас весьма походила к случаю — нищим не приходится выбирать.

Они сидели за столом в маленьком и сыром зале совещаний. Масляная лампа освещала помещение, стоя на столе в компании подсвечника с двумя наполовину сгоревшими свечами. За единственной закрытой ставней Мэтью мог слышать, как снаружи идет дождь. Он не видел солнца в течение четырех дней, так как, прибыв в Лондон, тут же был помещен в тюремную камеру, которую делил с тремя другими несчастными людьми. Его сокамерники выглядели совершенно отрешенными и смирившимися с тяготами Судьбы — один из них молча лежал, свернувшись на полу, словно давно принял свой приговор: умереть, как пугало с раскуроченной душой. Монкрофф упомянул, что это здание носит имя Святого Петра перед тем, как передал все документы местному должностному лицу, и пожелал Мэтью удачи. Но называлось ли это место на самом деле в честь Святого Петра, или его бывший конвоир просто решил так пошутить, молодой человек не знал.

Впечатления Мэтью о Лондоне составляли блоки массивных зданий, удушливые улицы, переполненные толпами людей, запахи немытого человеческого тела и то, что казалось кислой выжженной вонью, которая осталась, возможно, от Великого Пожара тридцатисемилетней давности (как бы невероятно это ни было). А еще — вечный, непрекращающийся шум, который здесь называют жизнью города. Существовало ли в Лондоне хоть одно место, где можно было найти тишину? Что ж, если и существовало, то точно не в тюрьме Святого Петра, где крики и плач отчаявшихся людей превратились в своего рода развратную музыку, не замолкающую сутками. Помимо этих беглых впечатлений не было ничего: туман маскировал большинство деталей, уличных транспарантов и дорог, и Мэтью понятия не имел, где находится на карте Лондона, в какой стороне от него располагается Темза или другие значимые городские пункты. Его мир сгруппировался в маленькой камере, где находилась грязная койка и одеяло, которое пахло смертью. Правда, по крайней мере, его избавили от тяжелой гири, и теперь на аудиенции у помощника главного констебля огромный тяжелый шар не волочился за его ногами. Лиллехорн сладостно растягивал время до прихода в тюрьму Святого Петра после ухода Монкроффа, который сделал официальный запрос и сообщил имя Мэтью по всем каналам, о коих упоминал молодой человек. После всех нужных запросов на юного решателя проблем из Нью-Йорка снова надели кандалы, сковав его лодыжки и запястья одной цепью, что заставляло его спину постоянно пригибаться в знак почтения перед святым законом Лондона.