– Значит, тебя действительно все устраивает? – спросила Элизабет. – Я ставила нашу любовь гораздо выше. Что у нас за близость? Мы встречаемся в ресторанах, барах или в постели. Это свидания, а я хотела общей жизни с тобой.
– Ты бредишь, дорогая, – сказал Клод. – Между нами нет близости? Но у меня нет ни одной мысли, которой я не делился бы с тобой; ты чудесно меня понимаешь.
– Да, я владею лучшим, что у тебя есть, – сказала вдруг Элизабет. – Видишь ли, по сути, мы должны были ограничиться тем, что два года назад я называла идеологической дружбой; моя вина в том, что я полюбила тебя.
– Но я ведь тоже тебя люблю, – заметил Клод.
– Да, – согласилась она. Это раздражало: его ни в чем нельзя было упрекнуть, либо это будут мелочные упреки.
– Так что? – спросил Клод.
– Ничего, – отвечала Элизабет. В это слово она вложила безысходную тоску, но Клод не пожелал этого замечать; почувствовав облегчение, он обвел все вокруг радостным взглядом и уже готов был переменить тему, когда она поспешно добавила:
– В сущности, ты такой недалекий; тебе никогда не приходило в голову, что я не была счастлива.
– Напрасно ты себя мучаешь, – сказал Клод.
– Наверно, это потому, что я слишком тебя люблю, – задумчиво сказала Элизабет. – Я хотела тебе дать больше того, что ты мог принять. И если говорить откровенно, давать – это определенная манера требовать. Думаю, все это по моей вине.
– Не будем сомневаться в нашей любви, – сказал Клод, – такие разговоры я считаю совершенно бесполезными.
Элизабет с гневом посмотрела на него. Эта волнующая трезвость сознания, делающая ее в эту минуту столь трогательной, хотя он даже неспособен был этого понять, чему она могла послужить? Она вдруг ощутила себя циничной и суровой.
– Не бойся, мы больше не будем сомневаться в нашей любви каждый раз, как встречаемся, – сказала она. – Это-то я и хотела тебе сказать; отныне наши отношения будут совсем в иной плоскости.
– Какой плоскости? В какой плоскости они сейчас? – Клод был весьма раздражен.
– Я хочу, чтобы нас с тобой связывали спокойные дружеские отношения, – сказала она. – Я тоже, тоже устала от всех этих сложностей. Только я не думала, что смогу перестать любить тебя.
– Ты перестала любить меня? – с недоверием спросил Клод.
– Тебе это кажется настолько невероятным? – отозвалась Элизабет. – Пойми меня, я всегда буду сильно привязана к тебе, но ничего больше не буду ждать от тебя и, со своей стороны, верну себе свободу. Так ведь будет лучше?
– Ты бредишь, – сказал Клод.
Краска залила лицо Элизабет.
– Но ты с ума сошел! Говорю тебе, я больше не люблю тебя! Чувства могут меняться; ты даже не понял, что я изменилась.
Клод озадаченно взглянул на нее.
– С каких пор ты перестала меня любить? Ты только что говорила, что слишком любила меня?
– Это раньше я слишком тебя любила. – Она заколебалась. – Я даже не знаю, как я к этому пришла, но это факт, все не так, как прежде. Например… – И она торопливо добавила несколько сдавленным голосом: – Прежде я никогда не могла бы спать ни с кем, кроме тебя.
– Ты с кем-то спишь?
– Тебе это неприятно?
– Кто он? – с любопытством спросил Клод.
– Неважно, ты мне не поверишь.
– Если это правда, было бы честно с твоей стороны предупредить меня.
– Что я сейчас и делаю, – сказала Элизабет. – Я тебя предупреждаю. Ты же все-таки не думал, что я стану советоваться с тобой.
– Кто он? – повторил Клод.
Лицо его исказилось, и Элизабет вдруг испугалась: если он страдает, она тоже будет страдать.
– Гимьо, – неуверенно произнесла она. – Знаешь, это бегун из первого акта.
Это случилось; это было непоправимо, сколько бы она ни отрицала, Клод не поверит ее опровержениям. У нее уже не было времени подумать, следовало идти вперед, ни на что не обращая внимания; во тьме надвигалось что-то страшное.
– У тебя неплохой вкус, – заметил Клод. – Когда ты с ним познакомилась?
– Дней десять назад. Он безумно влюбился в меня.
Лицо Клода оставалось непроницаемым. Он нередко бывал подозрительным и ревнивым, но никогда в этом не признавался; он, скорее, готов был пойти на все, но только не высказать упрек, хотя это никак не успокаивало.
– В конце концов, это решение, – сказал он. – Я всегда думал, что художник не должен ограничиваться одной женщиной.
– Ты быстро наверстаешь потерянное время, – сказала Элизабет. – Да взять хотя бы малютку Шано, которая мечтает упасть в твои объятия.
– Малютка Шано… – Клод поморщился. – Я бы предпочел Жанну Арблей.
– И такое возможно, – согласилась Элизабет.
Она комкала свой носовой платок в повлажневших руках; теперь она осознала опасность, но было уже поздно, отступить не было никакой возможности. Она думала лишь о Сюзанне; а ведь существовали и другие женщины, женщины молодые и красивые, которые полюбят Клода и заставят любить себя.
– Ты думаешь, что у меня будет шанс? – спросил Клод.
– Ты наверняка не вызываешь у нее неприязни, – отвечала Элизабет.
Это было безумие, она продолжала упорствовать и с каждым сказанным словом увязала все больше. Если бы только было можно отказаться от этого тона. Проглотив слюну, она с усилием произнесла:
– Мне не хотелось бы, чтобы ты думал, будто я была неискренна.
Он пристально смотрел на нее; она покраснела, не зная, что говорить дальше.
– Это действительно была неожиданность; я все время собиралась тебе об этом сказать.
Если он и дальше будет смотреть на нее так, она расплачется. Этого ни в коем случае нельзя допустить, это будет трусость, она не должна бороться женским оружием. Однако это все упростило бы; он обнял бы ее за плечи, она прильнула бы к нему, и кошмару пришел бы конец.
– Ты десять дней обманывала меня, – сказал Клод. – Я бы не смог лгать тебе и часу. Я ставил наши отношения так высоко.
Он говорил с печальным достоинством поборника справедливости. Она возмутилась.
– Но ты не был честен со мной, – сказала она. – Ты обещал мне лучшую часть твоей жизни и никогда мне не принадлежал. Ты по-прежнему принадлежал Сюзанне.
– Не станешь же ты упрекать меня за то, что я соблюдал приличия в отношении Сюзанны, – возразил Клод. – Только жалость и признательность диктовали мое поведение по отношению к ней, ты прекрасно знаешь.
– Ничего я не знаю. Я знаю, что ты не оставишь ее ради меня.
– Об этом никогда не было речи, – сказал Клод.
– А если бы я поставила такой вопрос?