«А между тем на работу и деньги мы не скупились, – подумала она с комком в горле. – В случае неудачи мы долгое время не в состоянии будем даже начать все сначала».
– Подожди, – вмешался вдруг Пьер. Он поднялся на сцену. Тедеско замер.
– То, что ты делаешь, это хорошо, – сказал Пьер, – это совершенно правильно; вот только, видишь ли, ты играешь слова, ты недостаточно отыгрываешь ситуацию; мне хотелось бы, чтобы ты сохранил те же нюансы, но на другой основе.
Склонив голову, Пьер прислонился к стене. Франсуаза расслабилась.
Пьер не умел говорить с актерами, его смущала необходимость приноравливаться к ним; но показывая роль, он бывал изумителен.
– Да, только смерть его: нет у меня причины личной возмущаться им, лишь благо общее…
[1]
Франсуаза смотрела на чудо с неиссякающим удивлением; у Пьера не было ни малейших физических данных для роли: коренастый, черты лица неправильные, а между тем, когда он поднял голову, это был Брут собственной персоной, обративший к небу измученное лицо.
Жербер наклонился к Франсуазе. Он подошел и сел сзади нее, а она этого не заметила.
– Чем хуже у него настроение, тем он изумительней, – сказал Жербер. – В эту минуту он вне себя от ярости.
– Есть из-за чего, – ответила Франсуаза. – Вы думаете, Тедеско в конечном счете справится со своей ролью?
– Он уже в ней, – ответил Жербер. – Стоит лишь положить начало, и остальное последует.
– Вот видишь, – говорил Пьер, – нужно взять именно такой тон, а дальше можешь играть сдержанно сколько угодно, я почувствую волнение; если нет волнения, все пропало.
Склонив голову, Тедеско прислонился к стене.
– Другого средства нет, он должен умереть: что до меня, нет у меня причины личной возмущаться им, лишь благо общее я должен соблюсти.
Франсуаза торжествующе улыбнулась Жерберу; казалось, все так просто; и однако она знала, что нет ничего труднее, чем зародить у актера это внезапное озарение. Она взглянула на затылок Пьера; никогда она не устанет смотреть, как он работает; среди всех удач, которые ее радовали, на первое место она ставила возможность сотрудничать с ним; их общая усталость, их усилия соединяли их более верно, чем объятия; не было ни одного мгновения в этих изнуряющих репетициях, которое не стало бы актом любви.
Сцена заговорщиков прошла без осложнений; Франсуаза встала.
– Я поздороваюсь с Элизабет, – сказала она Жерберу. – Если понадоблюсь, я буду в своем кабинете, у меня не хватает духа остаться, Пьер еще не закончил с Порцией. – Она заколебалась: не очень любезно оставлять Ксавьер, но она целую вечность не видела Элизабет, это было неучтиво.
– Жербер, я поручаю вам мою подругу Ксавьер, – сказала она. – Вы должны показать ей кулисы во время смены декораций; она не знает, что такое театр.
Ксавьер не вымолвила ни слова. С самого начала репетиций в ее взгляде читалось неодобрение.
Франсуаза положила руку на плечо Элизабет.
– Хочешь выкурить сигарету? – спросила она.
– С радостью. Это жестоко – запрещать людям курить. Скажу об этом пару слов Пьеру, – с веселым негодованием проговорила Элизабет.
На пороге Франсуаза остановилась; несколько дней назад зал покрасили заново в светло-желтый цвет, придававший ему приветливый сельский вид; там еще присутствовал легкий запах скипидара.
– Надеюсь, мы никогда не покинем этот старый театр, – сказала Франсуаза, поднимаясь по лестнице. – Осталось ли что-нибудь выпить? – добавила она, открывая дверь в кабинет. Заглянув в шкаф, наполовину заполненный книгами, она принялась изучать бутылки, стоявшие на последней полке.
– Только остаток виски. Тебе подойдет?
– Как нельзя лучше, – ответила Элизабет.
Франсуаза протянула ей стакан, на сердце у нее потеплело, и она прониклась симпатией к Элизабет, ощутив те же чувства товарищества и легкости, как тогда, после интересного и трудного урока, когда они рука об руку прогуливались во дворе лицея.
Скрестив ноги, Элизабет закурила сигарету.
– Что это было с Тедеско? Гимьо уверяет, что он принимает наркотики, думаешь, это правда?
– Понятия не имею. – Франсуаза с блаженством сделала большой глоток спиртного.
– Эта малышка Ксавьер совсем некрасивая, – заметила Элизабет. – Что ты с ней будешь делать? С семьей все уладилось?
– Не знаю. Вполне возможно, что дядя приедет со дня на день и устроит скандал.
– Будь осторожна, – с важным видом произнесла Элизабет. – У тебя могут возникнуть неприятности.
– Осторожна в чем? – спросила Франсуаза.
– Ты нашла ей работу?
– Нет. Сначала ей надо освоиться.
– На что она способна?
– Я не думаю, что когда-нибудь она сможет много работать.
Элизабет с задумчивым видом выпустила дым сигареты.
– Что говорит об этом Пьер?
– Они нечасто виделись; он относится к ней с симпатией.
Этот допрос начал раздражать Франсуазу; можно было подумать, что Элизабет обвиняет ее. Она прервала ее:
– Скажи-ка, в твоей жизни есть что-то новое?
Элизабет усмехнулась.
– Гимьо? В прошлый вторник он подошел поговорить со мной во время репетиции. Ты не находишь его красивым?
– Очень красивым, как раз поэтому его и взяли. Я его совсем не знаю, он занятный?
– Он хорош в любви, – отрешенным тоном произнесла Элизабет.
– Ты времени не теряла, – в некотором замешательстве сказала Франсуаза. Как только Элизабет кто-нибудь нравился, она говорила, что спит с ним, но на самом деле вот уже два года она хранила верность Клоду.
– Тебе известны мои принципы, – весело продолжала Элизабет, – я не та женщина, которую берут, я женщина, которая берет. В первый же вечер я предложила ему провести со мной ночь; он был ошеломлен.
– А Клод знает? – спросила Франсуаза.
Решительным жестом Элизабет стряхнула пепел своей сигареты: каждый раз, когда она оказывалась в затруднении, ее движения и голос становились жесткими и решительными.
– Пока нет, – отвечала она. – Я жду подходящего момента. – Она заколебалась. – Это сложно.
– А твои отношения с Клодом? Ты давно ничего мне об этом не говорила.
– Ничего не меняется. – Уголки губ Элизабет опустились. – Зато я меняюсь.
– Решающее объяснение в прошлом месяце ничего не дало?
– Он постоянно твердит мне одно и то же: мне принадлежит лучшая его часть. Этот припев мне осточертел; я чуть было не ответила ему: спасибо, это чересчур хорошо для меня, я обошлась бы другой.