– Нет-нет, даже не подумаю.
– Я настаиваю. Не обижайте меня, – сказал Иносенсио.
– Как пожелаете. Премного благодарен.
– Не за что. Такое удовольствие встретить человека, говорящего по-кастильски, в этой собачьей дыре. Вы испанец? – поинтересовался Иносенсио.
– Да. Думаю, не будет преувеличением сказать, что сейчас в других странах живет больше испанцев, чем в самой Испании.
– Я вас понимаю. Я по рождению мексиканец, но мой дедушка из Севильи.
– Правда? – сказал Венсеслао, изучая лицо Иносенсио.
– Так оно и есть. Взгляните на мой нос.
– Но это очевидно, молодой человек. У вас мавританский профиль, и вам не везет в жизни. Как вы оказались здесь, друг мой?
– Из-за дела чести, – ответил Иносенсио. – Меня приняли за пьяного и невменяемого и притащили сюда вместе с преступниками. А вы?
– Точно так же, – вздохнул Венсеслао Морено. – Так что произошло?
– Ну, – сказал Иносенсио после эффектной паузы. – Не хочется удручать вас длинной историей, но раз уж вы спрашиваете… Все началось довольно безобидно. Вы не поверите, но на футбольном матче!
– На футбольном матче? – переспросил Внсеслао. – Еще как поверю.
– Позвольте мне рассказать вам, как все было. Я часто хожу в Грант-парк посмотреть, как играет мексиканская команда, и судьбе было угодно, чтобы на этот раз она выступала против здешних мексиканцев, я хочу сказать, американских мексиканцев. Считается, что раз в наших жилах течет одна кровь, то мы вроде как братья. Но вы представить себе не можете, до чего нам трудно ладить друг с другом. Они смотрят на нас с презрением, понимаете? И когда мы вырывались вперед, какой-нибудь pocho
[332]начинал кричать: «Сыновья гребаной шлюхи» или другие ужасные вещи.
Хуже всего было их неуважение к национальному гимну Мексики. Они стали бросать женские чулки с мочой и песком, раскручивали их над головой, как Давид пращу в схватке с Голиафом, и те летели в нашу сторону, и на нас обрушивалась вся эта грязь. Вы представляете, какие они скоты, правда?
Последней каплей стало то, что какая-то обезьяна начала оскорблять Мексику. А это в сто раз хуже, чем оскорбления в адрес твоей матери. И то говорил, и другое, и вообще всякое. Ну, кое-что из того, что он говорил, было правдой. Но так обидно, что они твердят одно и то же! Особенно потому, что они отчасти правы, понимаете? Они начали с того, что завопили: «Мы приехали в эту страну не потому, что подыхали с голоду». И я ответил им: «Вы оказались здесь потому, что ваши отцы были трусами и покинули свою patria в годы лишений». И тогда они пустили в ход кулаки, и к ним присоединились даже игроки. Целое поле сцепившихся в схватке рук и тел, а следующее, что я помню, как нас окружила полиция и начала запихивать и тех, и других – мексиканских мексиканцев и американских мексиканцев, – как скот, в свои фургоны. Я не вру. И это привело нас в безумную ярость. И здешних мексиканцев, ставших тут бо2льшими американцами, чем сами американцы, и нас, мексиканцев оттуда, бо2льших мексиканцев, чем сам Сапата. Ну что еще я могу вам рассказать? Так я оказался здесь.
– Но вы всего лишь выполняли свой патриотический долг, – добавил Венсеслао.
– Верно.
– Вы не были бы истинными патриотом, если бы не встали на защиту своей страны. Эти norteamiricanos
[333] не понимают, что такое честь.
– Вот как обстоит дело, мой друг, – вздохнул Иносенсио. – Qué suave ваша одежда очень элегантна. Мне всегда хотелось иметь смокинг с хвостами. И белый галстук, и широкий пояс. Потрясающе.
– Спасибо, но боюсь, все это не мое. Одолжил у коллеги. Хотя думаю, мне идет.
– Fíjese nomás
[334], он словно на вас сшит, – сказал Иносенсио.
– Вам не кажется, что в этой шляпе я выгляжу несколько глупо?
– Вовсе нет, вы смотритесь настоящим джентльменом. Она придает вам шик, а шик, по моим наблюдениям, открывает перед вами все двери. Позволите спросить у вас, чем вы занимаетесь?
– Лучше я вам это покажу, – ответил Венсеслао, – если вы мне разрешите.
– Разумеется.
Венсеслао Морено заглянул в дверь нужника и крикнул: «Zaw-rright?» И голос из толчка пробулькал в ответ: «Zaw-rright!» Он походил вокруг, отыскал на полу спичку и нарисовал на кулаке два глаза и брови.
И кулак тоненьким дрожащим голоском пропищал: Señor Wences, tengo miedo
[335].
– Тебе страшно, мой друг Джонни?
– Sí, señor. Y la verdad, tengo muchas ganas de llorar. Llorar y orinar
[336].
– Тебе нечего бояться, Джонни. Не волнуйся. Я понимаю, каково тебе. Не развлечешь ли ты нас немного? Может, споешь песню, чтобы мы воспряли духом? Как насчет красивого мексиканского bolero
[337] в честь нашего мексиканского гостя? Он слегка вывернул свой карман, и карман запел Piensa en mí, печальную песню, которая заставляет вас плакать, даже когда вы счастливы.
Si tienes un hondo penar, piensa en mí.
Si tienes ganas de llorar, piensa en mí
[338].
Иносенсио едва сдерживал слезы, но тут бутерброд с колбасой, что был у Венсеслао, начал жаловаться на певца. И его жалобы подхватили снующие по потолку тараканы. Иносенсио смеялся, совсем позабыв о том, что ожидает своей участи в этой ужасной камере. Он словно немного насытился смехом. Когда Венсеслао закончил, Иносенсио разразился бурными аплодисментами.
– Maestro
[339], да вы гений!
– Не столько гений, сколько просто артист. А в наши дни это достаточно гениально. Я работаю в театре. Гастролирую. Сегодня я в Чикаго, а завтра в Нэшвилле. А этот фрак принадлежит моему другу фокуснику. Я одолжил его на свадьбу. Но на приеме некоторые парни сильно напились, и не успел я глазом моргнуть, как завязалась драка. Разве все не как обычно? Я уже вышел оттуда и прошел целый квартал, когда приехала полиция. Но тут я вспомнил, что забыл своих кукол – ведь я должен был выступить на приеме. Это был мой подарок жениху и невесте. Разумеется, мне пришлось вернуться, ведь они – мое средство к существованию. А полицейские приняли меня за драчуна и набросились на меня. Вот что произошло, понимаете? Я держал кукол под мышками и шел к выходу, и тут вжух! Какая-то огромная горилла попыталась отнять их у меня. Но, разумеется, я не отдавал. А потом он схватил меня вот так за шею, а другая горилла заломила мне руки за спину, словно я сам был куклой, а затем вдобавок ко всему они прямо на моих глазах изничтожили моих кукол. Вы не представляете себе. Словно у меня на глазах убили моих детей. Не могу передать, как это разбило мое сердце. Мне до сих пор становится плохо, когда я вспоминаю об этом.