— Вставай, обед привезли.
И ушёл к себе. Она оделась, поправила волосы, без зеркала было непривычно. И постучалась к нему.
— Заходи, заходи, остынет.
Еда была незнакомая.
— Ешь, это вкусно. Они любят острое, но тебе я заказал без специй. Вкусно же? Вкусно. Ешь, лягушонок. Ещё поспишь до половины пятого, и я тебя опять макну. Ну, что ты испугалась? Подержишься за меня, как за спасательный круг. Я тебе не дам утонуть, можешь не сомневаться. Но ты должна привыкнуть к морю. Оно тебя уже приняло. Я же не заставляю тебя плавать со мной до буйка! Бултыхайся на мелководье. Но быть у моря и не использовать это счастье! Спи пока.
— Как мне попросить зеркало?
— Зачем?
— Ну как зачем…
— Я твоё зеркало. Буду говорить — это платье тебе идёт. В этой майке ты красивая. Поспи, у тебя всё ещё усталый вид. И я посплю, пока жара. Давай, раздевайся!
Она смотрела на него выжидательно, а он — на неё. По законам жанра, как он любил говорить, она должна сейчас подойти к нему, положить руки на грудь и посмотреть в глаза. Хотя бы! И он сам мгновенно раздел бы её и унёс к себе.
А она ждала, когда он уйдёт, чтобы раздеться. С ума сойти! Повернулся, вышел.
Будить пошёл в плавках. Приподнял с плечика простыню. Она проснулась мгновенно, села на кровати с простынёй у подбородка и ужасом в глазах. Ну, что ты будешь делать! Надо было снять нормальную девочку.
— Что ты испугалась? Я не ем лягушат. Жду тебя внизу.
Она сидела на лежаке, пока он плавал до буйка и обратно. Потом вытащил лежак на солнце, сидел рядом и командовал:
— Повернись на спинку. Руки вверх, пусть загорают. Теперь на живот, руки можешь в стороны.
Всё, идём, поплаваешь. Идём, я сказал. Держись за меня. Во-о-т. Становись, здесь дно, всегда можешь стать, пока я не научу тебя плавать по-настоящему. Пропускай волну, как я учил. И следующую. А когда плывёшь, не надо пропускать. Ну, плавай, как умеешь, я посмотрю. Не утонешь, во всяком случае. Хочешь на берег? Держись за меня. Ты совсем ничего не весишь. Будешь у меня есть, спать и плавать.
А сейчас пойди, приведи себя в порядок. Я тебе достал платье, босоножки. Волосы можешь распустить. Я сплаваю ещё разок и поведу тебя гулять. Иди, давай. Ноги не забывай полоскать, чтобы дежурная не ругалась за песок.
— А когда она придёт?
— Утром, когда мы на пляже.
— Можно ей сказать про зеркало?
— Нет, зеркало только у меня в ванной для бритья. И хватит. Я же сказал, не нужно тебе зеркало. Повторять не люблю. Если что не так, я скажу, не сомневайся.
Всё было так, даже слишком. Волосы у неё были великолепные, блестящие, золотистые — не мёртвые, как у крашеных блондинок. Платье он достал белое и белые босоножки.
Она уже выспалась и посвежела. Первое желание, глядя на неё, — взять на руки в платье и босоножках и отнести к себе.
— Отлично выглядишь, можешь мне поверить. Пошли.
Он вёл её за руку.
— Ничего не трогай, ни в коем случае. Я здесь не знаю, какому кусту можно доверять, а ты — тем более. И без меня и носа из бунгало не высовывай, здесь женщине не принято ходить одной. Не будешь, не надо тебя запирать, когда ухожу?
— Не надо.
— Меня зовут Олег. Когда я спрашиваю, а ты отвечаешь, пожалуйста, называй меня по имени. Да, Олег. Хорошо, Олег. Как хочешь, Олег. Попробуй!
— Да, Олег. Хорошо, Олег, — улыбнулась она.
— Ты не сказала — как хочешь.
— Как хочешь, Олег, — легко включилась в игру.
— Молодец, ты вполне обучаемый лягушонок.
Провёл рукой по голове:
— Волосы у тебя, просто шёлк. Только поправиться, цены бы тебе не было! — И спохватился, потому что она вздрогнула, как от пощёчины.
— Хоть на обложку.
Он очень хотел её. Ничего подобного не испытывал ни к одной Луизиной девочке. С момента, когда она бежала к нему в пансионате. Ну, не к нему, к машине. Даже не к машине, к маме, там, в клинике.
Он хотел её всю неделю, пока ждал. И в самолёте. И когда нёс на руках, уже послушную. Но не знал, как её взять. Как сказать ей — ну! Что ты строишь из себя?!
Все свои взрослые годы он имел дело только с Луизиными девочками. Они всё делали сами, их так научили. А эта простыня у подбородка и ужас в глазах…
Держал её пальчики и злился — не на себя, что ты за мужик, если то, что тебе принадлежит, взять не можешь! На неё. Она должна знать, зачем прилетела. Затем, чтобы он брал её, где захочет, когда захочет и сколько!
А она идёт и смотрит на дорожку. Он молчал, вернее, был монолог, но внутренний. И только злился на неё всё больше и больше.
Парк был безлюден. Все, кто хотел общения, были в главном корпусе — в баре, в ресторане, бильярдной. Разговаривали, смеялись, ухаживали за женщинами. Он никогда не ухаживал, разве что в самолёте. Но это была игра. Повести её в бар и напоить? Больше всего хотелось повести к себе и сказать:
— Раздевайся! Давно пора.
Но у него не выговаривалось. И когда она пошла к себе, разделась и легла, не пошёл следом. Вышел к морю и поплыл к буйку. Завтра. Завтра он всё поставит на свои места.
После завтрака взял машину и повёз её в город, как обещал.
И она думала — какой он прекрасный человек! Даёт ей привыкнуть, не спешит. Как она ему благодарна за это!
Шляпу выбирал сам, долго, не давая ей взглянуть в зеркало. Выбрал с широкими полями из тёмной соломки.
В кафе-мороженом положил на тарелку пять разноцветных шаров:
— Попробуй всё, ешь, что понравится. Остальное — мне. Очень вкусно.
На множество магазинов она не реагировала. Но возле игрушечного остановилась.
— Пойдём, выберешь себе игрушку. Хочешь — куклу?
— Нет, вон того медвежонка.
— Это панда. Сэр, моя девушка хочет панду!
— Ваша девушка прекрасна!
— Я знаю.
Он думает, что я не понимаю. Неудобно…
— Спасибо!
Он глянул на неё и промолчал. Наверно, знает одно это слово, ещё пару, что на слуху.
А она прижала панду к себе и посмотрела на него с благодарностью.
Потом, потом, когда она уже будет его до последней клеточки, как он говорил, увидел однажды, как она спит после завтрака в обнимку с пандой. Вытащил и запер в шкаф. Она молчала. Он мог делать всё, что хотел и считал нужным.
А тогда он решил — поведу завтра в ресторан, напою до полусмерти и возьму. Дальше всё будет просто.
Но пока придумал ночное купание.