Жена - читать онлайн книгу. Автор: Мег Вулицер cтр.№ 35

Мужчины, у которых есть все, очень прожорливы. Их аппетит невозможно утолить, они целиком состоят из одного большого рта и урчащего желудка. Джо охотился, рыскал в поисках добычи, как верно заметил критик Натаниэль Боун; я знала об этом и знала, что другие тоже в курсе; они, правда, считали, что мне ничего не известно. Наши друзья смотрели на меня с жалостью, считали невинной и доверчивой. А я, зная обо всем и ничего не предпринимая, ощущала лишь, что у меня становилось больше власти. Да и что я могла предпринять? Пару раз мы ссорились из-за измен; я обвиняла, он все отрицал, потом мы обо всем забывали и жили дальше.

Я сопровождала его повсюду, когда он просил. Задавала вопросы людям, с которыми мы встречались, а он делал записи. За годы мы делали это много раз: расспрашивали не только проститутку Бренду, но и рыбака в порту, продавца пылесосов, который потом стал Миком Биком из короткого и не самого успешного романа Джо «Мы были едва знакомы», опубликованного в середине семидесятых. Все это время мы платили няням, хотя когда Сюзанне исполнилось тринадцать, присматривать за младшими детьми стала она.

Тоша, жена Льва Бреснера, тщедушная женщина с номером, вытатуированным на запястье, и блестящими черными глазами-оливками, как у чихуахуа, не могла взять в толк, зачем я позволяю себя «втягивать», как она выразилась. Ей только хотелось, чтобы ее оставили в покое, чтобы она могла пойти куда-нибудь с подругами – в универмаг и на ланч, где можно сесть в окружении пакетов с покупками и смеяться.

– Мужчины! – восклицала она. – Не обижайся, Джоан, но как ты их выносишь? Они только и умеют, что языком болтать, и никогда не затыкаются.

Она была права; день и ночь они болтали, словно внутри у них был огромный свиток бумаги, который разматывался через рот. Сколько в них было высокомерия! Как они были уверены в себе, даже когда ошибались! Почему женщины не могли быть такими? (Впрочем, через несколько лет, когда феминизм набрал обороты, женщины тоже стали болтать и болтали даже громче мужчин, курили одну за другой, собирались в гостиных и сравнивали впечатления о ручных вибраторах и тяготах домашнего труда.)

Я могла бы стать, как Джо, если бы захотела. Могла бы расхаживать с важным видом, быть агрессивной и мечтательной, полной идей, рисоваться, кричать «взгляните на меня», как жужжащая неоновая вывеска. Я могла бы стать Джо в женском обличье и тогда никто не любил бы меня; я казалась бы всем отвратительной. А может, напротив, ослепила бы всех своей эрудицией, харизмой, связями с влиятельными людьми. Но я не была Мэри Маккарти и Лиллиан Хеллман. Я не нуждалась во внимании; когда на меня смотрели, я нервничала, тушевалась и вздыхала с облегчением, когда прожектор обращался к Джо.

– А как же твое творчество? – заботливо спрашивали меня те немногие, кто знал, что когда-то и я писала хорошие студенческие рассказы и мы с Джо, вообще-то, встретились на уроках литературного мастерства.

– О, я больше не пишу, – отвечала я.

– Джоан очень занята, – добавлял Джо, – она нянчит мое эго. – Все смеялись, Джо вскользь упоминал благотворительную деятельность, которой я занималась в свободное время. В конце семидесятых я начала сотрудничать с организацией помощи беженцам «Поддержка беженцев Эгейского региона». Жены наших друзей, бывало, просили, чтобы я прочла свои студенческие работы, но я отвечала отказом, говорила, что все они незрелые и если сейчас я начну перечитывать их, то ужаснусь.

То, что я писала в колледже, не могло сравниться с мужской литературой. Мужская проза растекалась по страницам вальяжно, раскинув ноги и руки, как человек, который принял ванну, побрился и теперь позевывал и потягивался. Мужчины придумывали собственные слова: «фалломатериализм», «эротектоника». Они писали о себе и даже не заботились о том, чтобы изменить автобиографические детали. Зачем? Они не боялись своих альтер эго; не боялись они и своих эго. Мир же принадлежал им, и все, что в мире, тоже им принадлежало.

Я же не владела в этом мире ничем; никто не преподнес мне его на блюдечке. Я не хотела быть «сочиняющей дамочкой», акварелисткой слова; не хотела я становиться и безумной теткой, бой-бабой, с которой никто не желал связываться. Я не хотела превратиться в Элейн Мозелл – она сама меня от этого предостерегла. Она болтала громче всех и была одинока, а потом о ней все забыли.

Я не могла представить, кто сможет полюбить громкоголосую писательницу. Что за мужчина останется с ней и не испугается ее чрезмерности, ее гнева, ее духа, ее таланта? Кто он, этот призрачный муж, муж, который ничего не боится и при этом сам силен и привлекателен? Может, такой и прятался где-то под камнем и изредка выползал на свет божий, чтобы отпраздновать очередную грандиозную идею своей гениальной жены, но потом неизменно возвращался в тень.

Грандиозные идеи Джо завели нас далеко. Однажды в середине шестидесятых я поехала с ним во Вьетнам. Группа писателей и репортеров отправилась в Сайгон в инфотур по региону; Джо тоже пригласили. Большинство авторов ехали с заданием от газеты или журнала; в то время редакторы все еще пожимали плечами и говорили: «Конечно, почему нет, поезжай и напиши длинную статью; не экономь слова». Но Джо никогда не умел писать о войнах. Войны – Корейская, Вторая мировая, а потом и война во Вьетнаме – упоминались в его книгах лишь постольку-поскольку; никто из его героев не продвинулся дальше учебки. Один из них, Майкл Денбольд из «Грецкого ореха», случайно выстрелил себе в ногу на учениях, прямо как Джо. Огнестрельное оружие вызывало у его героев и страх, и восторг. Чувствуя в своей ладони тяжелый металл, они испытывали отвращение и волнение; пульс учащался и возникало чувство беспомощности. Те же чувства – любовь и страх – они впоследствии испытывали, держа на руках своих младенцев.

Краткий армейский опыт во время Корейской войны вызвал у Джо лишь неловкость; описывая войну в своих книгах, он тоже чувствовал себя неловко. Он прочел о войне все, что только можно, был знаком и с радикальными, и с крайне левыми взглядами, ходил на антивоенные митинги и демонстрации, где однажды его даже чуть не затоптали, но его герои, хоть и тревожились о том, когда закончится война в Юго-Восточной Азии, не думали об этом постоянно.

Как и все наши знакомые, мы поддерживали антивоенные протесты. Подписывали петиции, работали в комитетах, приводили детей в штаб-квартиры этих комитетов, звонили, печатали письма. Печатали листовки на мимеографе, пачкались с ног до головы фиолетовыми чернилами, и в комнате пахло, как в классе. Ездили в округ Колумбия, подолгу стоя в пробке, которая, казалось, окаменела, законсервировалась. Дети орали на заднем сиденье; мы везли их в колясках по парку Нэшнл-Молл, раскрасневшись от жары, они умоляли купить им сока, а Джо был среди тех, кто поднимался на трибуны и кричал в трескучий микрофон.

Но когда мы впервые отправились во Вьетнам, тот еще казался незнакомым – новая пугающая тема, которую еще только предстояло изучить, пройти краткий курс географии, и Джо нуждался во мне; вот я и поехала. Дети остались у подруги Элис в развеселой большой семье художников; те просто приняли их к себе, даже не заметив особо пополнения в численности своего зверинца, а мы с Джо поспешили на рейс «Эйр Франс». «Все с ними будет в порядке», – сказал Джо, вечная его отцовская присказка, ни на чем не основанная, кроме неприятия потенциальной катастрофы. Мы не успели опомниться, как уже стояли на взлетно-посадочной полосе в Бангкоке, где у нас была пересадка. Я повязала платок на голову, надела большие солнечные очки – типичный облик жены того времени.