Она была готова уехать, ей хотелось уехать как можно дальше – исчезнуть, раствориться, бежать от той бездны, над которой она так мгновенно оказалась!
Может быть, поэтому Марина почти не удивилась, когда об этом с нею заговорил чужой человек. Она даже знала, о чем он будет говорить, когда смотрела из окна отцовского кабинета, как он идет к дому, семеня короткими своими ногами.
Врач Витя долго откашливался, бормотал:
– Выражаю, так сказать… С опозданием, можно сказать…
– Что вам нужно, Виктор Николаевич? – спросила наконец Марина. – Зачем вы приехали?
Он тут же перестал кхекать и сопеть; взгляд у него стал знакомый – цепкий и ощупывающий.
– Действительно, чего там тянуть, – кивнул он. – Дело такое, Марина Леонидовна, ты девушка взрослая, должна понимать. Покойнику в земле лежать, а живым людям врач положен. – Он замолчал, словно ожидая расспросов, но Марина тоже молчала. – Короче, меня к вам назначили, в больницу то есть.
Марине надоело его выжидающее молчание, и она наконец спросила, в упор глядя на него:
– Хорошо. При чем здесь я?
– Ты-то, понятно, ни при чем, – усмехнулся он. – Да только переселяться мне пора – по месту, так сказать, работы. Дом-то больничный. Жилплощадь, так сказать, пора осваивать!
Марина поняла, что совершенно не удивлена – словно ждала его появления и этих слов. И тут же догадалась вдруг, на кого он так похож, этот молодой доктор с цепким взглядом!
Все вспомнилось сразу, словно случилось не много лет назад, а вчера: странный гость с крысиными хвостиками на лысине, издевательская угроза в его голосе, ее мгновенно вспыхнувшая ненависть, отцовский гнев…
– А родственников у вас здесь нет, Виктор Николаевич? – спросила Марина.
– Родственников? – Он удивился этому неожиданному вопросу. – Какие ж у меня тут родственники могут быть? Я сам из Ростовской области – сюда так, судьба закинула. Это ты насчет того, чтоб мне у родственников жить?
Он подозрительно покосился на Марину, ожидая подвоха. Она покачала головой.
– Нет, не беспокойтесь. Просто вы похожи на одного человека, которого я встретила в детстве. Вы можете занимать жилплощадь, я все равно собиралась уехать.
– Вот и молодчага, – обрадовался Витя. – И то верно, чего тебе тут? А так – поедешь… куда-нибудь. Может, мужа найдешь!
– Это вас не касается, – оборвала его Марина. – Единственное: как мне поступить с книгами, с другими папиными вещами…
– Так я ж… – засуетился Витя. – Я ж пожалуйста – куплю, разве я против? Конечно, большой цены не дам, так ведь кто тут даст большую цену за книги, сама посуди? Тем более иностранных сколько… А я, ей-богу, не обижу!
– Вы не поняли, – поморщилась Марина. – Я не собираюсь ничего продавать. Но и с собой взять ничего пока не могу. Вы можете выделить… из вашей жилплощади одну комнату? Или хотя бы кладовку? Там ведь есть рядом с кабинетом…
Витя недовольно скривился.
– Выделить… – протянул он. – Это ж сколько надо выделить, чтоб все уместить! А я, значит, на голый пол приходи, стол-стул из барака тащи?
Он был ей противен до дрожи, до темноты в глазах, она видеть не могла его суетливые руки, его цепкие глаза. Но, вздрагивая от отвращения к этому человеку, Марина чувствовала: она словно уже пережила пик ненависти к нему – не к нему, а к тому, прежнему, который приходил сюда много лет назад. А этот… Что ж, разве мало их, таких, разве он последний встречается ей в жизни?
– Ладно, – вздохнул наконец Витя. – Комнату, конечно, не получится, а подсобные всякие помещения занимай пока вещами своими, чего уж там. Ох, супруга будет недовольна, да что ж теперь… Устроишься, тогда и поговорим.
И Марина уехала в Орел, взяв с собой, кроме отцовских записей и альбома с фотографиями, одно только бабушкино зеркало – сама не понимая, почему именно его. Скорее всего, от растерянности: она бралась то за одно, то за другое, пыталась отобрать любимые книги, шкатулки с лаковыми миниатюрами – и руки у нее опускались.
«Я не могу! – поняла она наконец, едва не плача. – Не могу взять эту книгу и оставить ту, не могу выбрать одну гравюру… Это страшный выбор, неужели я должна пережить еще и это? Я могу забрать только все вместе – и заберу все вместе, сразу заберу, как только в училище поступлю!»
Но забрать «все» в общежитие Орловского медучилища было невозможно, и сердце у Марины щемило, когда она думала о книгах, оставленных у чужих и равнодушных людей. Она физически чувствовала их оставленность, и ей казалось, что вместе с этими книгами она предала отца…
О бабушкиных вещах она думала меньше. Да их почти и не было – несколько старых книг, написанных непонятной вязью, подсвечники… Марине почему-то казалось, что они как раз и не могут пропасть. И они были словно единственным залогом того, что сохранится все остальное.
Пришедшее в Орел письмо с обратным адресом поселка Калевала – ее собственным недавним адресом! – вызвало у нее такой ужас, что она долго не решалась вскрыть конверт.
Доктор Витя писал, что у них родился сын, что кладовка понадобилась под детские вещи и пришлось перенести книги и «другое всякое» в летнюю кухню в саду. А там возьми и случись пожар – что ты будешь делать! Так что он приносит, так сказать…
Марина понимала, что это вранье. Но что ей было делать? Не ее сила нужна была для того, чтобы перебороть такого человека, как Витя, с его крысиной настойчивостью, с его убийственной завистью. Из всех, кого она знала, такой силой обладал только отец. Марина помнила, как целый день не выходил он из кабинета со своим «гостем» и как все-таки остался непреклонен…
Но отца не было, книги его принадлежали теперь Вите – и Марина не могла себе этого простить.
Тогда пропали и бабушкины подсвечники. О них Марина только вздохнула: что ж, забрала хотя бы зеркало, могла ведь и его оставить.
И вот эти подсвечники стояли перед нею на столе, и даже свечи в них были почти такие, как когда-то, а Марина не слышала в своей душе никаких отзвуков. Сначала она устыдилась собственной бесчувственности, а потом вдруг поняла: что-то другое происходит сейчас в ее душе…
Смутная тревога, заглушенная было сегодняшней встречей с антикваром Толпежниковым, никуда на самом деле не исчезла. Даже наоборот: тревога была сильнее и ее потрясенности ночным происшествием, о котором она старалась не думать, и ее недоумения, и обиды.
Марина сама не понимала, что с нею происходит.
Она всегда чувствовала властные подсказки судьбы: когда впервые увидела Женю, когда вдруг решила приехать в Москву… Но подсказка судьбы, если бы она слышала ее сейчас, наверняка была бы как раз связана с подсвечниками, так чудесно найденными ею в антикварной лавке. А это было не так, и Марина терялась, не понимая, что же ей делать.
Поздним вечером, когда темнота за окном стала такой глубокой, что даже фонари не могли ее нарушить, Марина все-таки зажгла свечи, села у зеркала, вглядываясь в трепетную игру света в его глубине.