Стэнли Кубрик. Американский режиссер - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Микикс cтр.№ 17

Сцена остроумно заканчивается тем, что Красс, который произносит речь об обязательстве подчиниться вечному Риму, в итоге, как мы понимаем, говорит сам с собой: Антонин ушел, чтобы присоединиться к восстанию рабов. Здесь, как и во многих других местах фильма, проглядывает безжалостная ирония Кубрика.

В сцене между Дугласом и Вуди Строудом, сыгравшим эфиопского раба Драбу, Кубрик создал условия для превосходной актерской игры. Двое мужчин на глазах у Красса и его свиты ждут момента смертельной схватки. В безмолвной и мучительно напряженной сцене камера поочередно снимает их крупным планом (склейка реверс-планов). Драба одаривает героя Дугласа холодной угрожающей улыбкой, но затем щадит его во время битвы. Вместо того, чтобы указывать Строуду, что делать в этой сцене, Кубрик включил для него отрывок из Прокофьева, и музыка помогла Строуду сыграть эфиопского гладиатора с монументальным достоинством. Кубрик любил иногда включать своим актерам подходящее музыкальное произведение, чтобы настроить их на ту или иную сцену. По его словам, «этот прием использовали, как вы знаете, актеры немого кино – у каждого из них был свой скрипач, который играл для них во время съемок» ^[69].

«Спартак» был «единственным фильмом, которым я остался недоволен, – признался Кубрик в одном из интервью Даниэль Хейнман. – С самого начала, когда Кирк показал мне сценарий, я указал ему, что там, по моим ощущениям, было неправильным, и он ответил: “Да, да, да, ты абсолютно прав”, – но ничего так и не изменилось». Послушавшись Трамбо, Дуглас в конце концов не «изменил ни одного из глупых моментов» ^[70]. Однажды Дуглас даже повел Кубрика к своему психоаналитику, чтобы тот мог лучше понять внутреннюю жизнь звезды, но это не сделало их споры из-за фильма менее жаркими.

Дуглас хотел сделать фильм откровенно героическим. В письме Стэну Маргулису, который в то время был ассистентом по съемочному процессу в компании Bryna, Дуглас сетовал, что «Спартак» в получившемся сценарии слишком много переживает: его основной проблемой, по мнению Дугласа, была «безрадостность». «Я думаю, возможно, мы ошибаемся, когда делаем Спартака слишком человечным, показывая его сомнения и страхи», – добавлял он. «Спартак слишком много “отбивается”», – считал Дуглас; его беспокоило, что герой «не поднимает толпу ревом». В конце письма Дуглас резюмировал: «Я пытаюсь сказать, что Спартак должен лично убедить публику в том, что это восстание – дело правое… Это как просто запустить мяч и катить его, пока хватает сил катить: это убеждает, побуждает к действиям и вызывает радость» ^[71].

Дуглас не смог добиться реализации своих идей. Мрачное представление Кубрика о Спартаке как о человеке, обреченном на поражение, стало в фильме ведущим мотивом. В самом деле, Спартака нельзя назвать жизнелюбивым бунтарем. Хотя он и светится от радости, глядя на людей, которые следуют за ним, но все же мрачным он бывает чаще, чем энергичным и деятельным. Рабы не празднуют побед, они проигрывают все свои битвы с Римом, и восстание постоянно омрачается предчувствием поражения, которым, как мы знаем, оно в итоге и закончится ^[72].

* * *

Кубрик хотел, чтобы Спартака мучили опасения по поводу человеческих жертв, неизбежных во время восстания, как это было в романе Артура Кестлера «Гладиаторы» (1939), который режиссер читал в период съемок. Устинов поддерживал идею Кубрика о сложном и сомневающемся Спартаке. В письме, которое он написал Кубрику во время съемок фильма, Устинов прямо не соглашается с мнением Дугласа касательно упрощения героя фильма. Он жалуется, что «сомнениями, моментами замешательства» Спартака «пожертвовали [!] ради его активности и способности быстро принимать решение. В кино не может быть ничего более скучного, чем человек, который знает, чего хочет, и получает это» ^[73]. Письмо Устинова, несомненно, напомнило Кубрику, что в остальных его фильмах герой почти всегда сбит с толку, тогда как Спартак кажется необычайно трезвым и здравомыслящим.

Устинов также писал Кубрику, что фильм должен быть скорее сконцентрирован на том, что римская политика была безнравственной и противоречивой по своей сути, а не изображать Рим как «гордый… величественный и непоколебимый». (Кубрик, который во время съемок читал Саллюстия и Плутарха, наверняка был согласен с этим.) Изображение политических интриг в фильме, по утверждению Устинова, не работает, потому что римские группировки показаны «заговорщиками в банальных делах». Красс разочаровал Устинова, потому что «его желание понять Спартака, похоже, вместо загадочного и будоражащего, как это задумывалось изначально, стало, скорее, мучительным и бесплодным».

Безнравственность, которую Устинов приписывает Риму, часто проявляется, когда Кубрик изображает сильных мира сего – как в «Тропах славы», «Докторе Стрейнджлаве», «Заводном апельсине», «Барри Линдоне» и «Цельнометаллической оболочке». Так что Кубрик, должно быть, разделял точку зрения Устинова. Но «Спартак» оказался намного проще, чем того желал Устинов. Героя не терзают сомнения, и его главный римский антагонист Красс, вместо того чтобы быть отталкивающим представителем власти, который плетет свои козни, как Брулар в «Тропах славы», просто изрыгает поверхностные консервативные клише о вечном величии Рима. Неуместным сюжетным поворотом в конце фильма Трамбо превращает Красса в фигуру, похожую на Маккарти. Он охотится на «врагов государства» и бахвалится тем, что «уже составлены списки изменников».

Как правило, Кубрик искусно справлялся с задачей управления актерами, но на съемочной площадке «Спартака» ему пришлось пройти настоящее испытание. В дополнение к трениям с Дугласом ему нужно было как-то смягчить крайнее недовольство Оливье. В июне Кубрик написал Оливье письмо с извинениями за то, что не смог прийти выпить на прощание после окончания съемок. «Я надеюсь, что, когда вы посмотрите законченный фильм, – писал Кубрик, – вы будете меньше беспокоиться по поводу некоторых вопросов, которые беспокоят [вас] сейчас. В любом случае я хотел бы поблагодарить вас за достойное отношение к вещам, по поводу которых у нас были такие сильные разногласия» ^[74].

Временами в «Спартаке» проскальзывают моменты слащавого популизма, совершенно не свойственного Кубрику. Полин Кейл описала рабов Спартака как «гигантский кибуц в движении». Малыши постоянно играют, мужчины только и делают, что жарят мясо, а женщины ткут, и все заботятся друг о друге. Все это подается как противоядие от жестокости и распущенности нравов Римской империи ^[75]. Такая дешевая сентиментальная картинка, нарисованная Трамбо и Дугласом, не могла радовать глаз проницательного Кубрика.