Все страсти мегаполиса - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 16

Она хотела было отказаться, но, пристальнее взглянув на Петю, поняла, что отказ его обидит. Не потому что это будет отказ красивой девушки, или, во всяком случае, не только поэтому. А потому что эта красивая девушка помогла ему, мужчине, выпутаться из неприятной ситуации, что само по себе неловко. И если теперь она не позволит ему уравновесить ее поступок, то Пете хоть сквозь землю провались.

– Ну, проводите, – кивнула Соня.

На секунду ей стало не по себе оттого, что придется вести его к общежитию и он узнает, что вовсе она не жительница Сивцева Вражка. То есть жительница, но недавняя и временная, а значит, неполноценная. Но тут же она так рассердилась на себя за подобное смущение, что схватила Петю под руку и чуть ли не поволокла за собой. Он, впрочем, не стал сопротивляться, а лишь ускорил шаг.

– Вот здесь я живу, – сказала Соня, останавливаясь у двери рядом с табличкой, извещающей, что это общежитие.

Она расслышала в своем голосе некоторый вызов и еще больше рассердилась на себя. А заодно и на Петю.

– «Общежитие Международного университета гуманитарных наук», – прочитал он на вывеске. И удивленно поинтересовался: – Это что за заведение такое?

– Шарашкина контора.

– Тогда зачем вы в ней учитесь?

«Интересно, сколько ему лет? – сердито подумала Соня. – До какого возраста можно ни хрена не понимать в жизни?»

– Во-первых, люди очень часто учатся не там, где хотят, а там, где есть возможность. И работают тоже, – процедила она. – А во-вторых, я в этой шарашкиной конторе не учусь.

– Тогда почему живете в этом общежитии?

Если это была наивность, то просто железобетонная! И явно затянувшаяся: присмотревшись, Соня поняла, что Пете лет тридцать.

– Потому что больше мне жить в Москве негде.

Ей показалось, что в ее голосе звучат нотки истинно ангельского терпения. Но Пете, видимо, так не показалось.

– Извините... – пробормотал он. – Я не сообразил, что задаю бестактные вопросы.

– Ничего, пожалуйста. Приятно было познакомиться, – простилась Соня.

– А мы ведь не познакомились, – сказал Петя.

– Как же не...

И тут она сообразила, что в самом деле не назвала ему даже своего имени.

Выходит, всего два месяца московской жизни сделали ее предельно практичной. Нет необходимости продолжать знакомство, значит, можно и имя свое не называть.

От этой мысли Соне стало почти весело. К тому же Петино круглое лицо, слегка раскрасневшееся, наверное, от волнения, выглядело трогательным, а потому смешным.

– Меня зовут Соня. Соня Гамаюнова, – сказала она, на этот раз не сдерживая улыбку.

– Красиво! – восхитился Петя. – А моя фамилия Дурново. Петр Аркадьевич Дурново.

– Как-как? – удивилась Соня. – Странная какая фамилия.

– Не такая уж странная. Весьма старинная. Скажите, Соня... А могу я записать ваш телефон?

– Пожалуйста, – пожала плечами Соня.

Она диктовала свой номер, Петя щелкал клавишами телефона, очень дорогого, такого же элегантного, как его машина...

«А зачем я ему этот номер даю? – вдруг мелькнуло у Сони в голове. – У меня же в Ялте прежний будет, не этот».

Она поняла это так ясно, что даже замолчала. Московский номер устарел. А давать Пете немосковский было ни к чему. Зачем ему звонить ей в Ялту?

– Еще две цифры, – сказал Петя.

– Что? – Соня вздрогнула.

– Вы не продиктовали еще две цифры. Или я ошибаюсь?

– Нет... То есть да... Петр, мой телефон вам совершенно не нужен.

Не глядя в его удивленные глаза, она резко, чуть не сломав каблук, развернулась и скрылась за дверью общежития.

«Проигрывать тоже надо уметь. Главное вовремя понять, что ты проиграла. Тогда и разочарования не будет. Наверное, не будет».

Соня сидела на кровати и складывала вещи в дорожную сумку. Сумка была неудобная, мягкая и без колесиков. Тащить ее было тяжело, и вещи в ней мялись. Ну да не все ли ей теперь равно? Дома погладит.

При мысли о доме ее охватывало странное чувство. Прежняя ялтинская жизнь не вызывала у нее отвращения. И то, как она жила три месяца в Москве, не вызывало такого восторга, который мог бы затмить прошлое, сделать его тусклым и серым в ее сознании. Но и облегчения, не говоря уже радости от того, что скоро она окажется дома, в привычном и добром к ней мире, Соня тоже не испытывала.

Она не хотела уезжать из Москвы. Ей незачем было оставаться в Москве. Осознание того и другого занимало в ее голове равное место. А что творилось у нее в душе, она не понимала.

Соня бросила в сумку туфли на шпильках, те самые, которыми привела в оторопь качка из «бумера». Странно, что это было всего лишь позавчера; два дня, проведенные в сплошных размышлениях о будущем, показались ей невероятно длинными – с неделю, не меньше.

Поверх туфель Соня положила пакет с нестираной одеждой. Стирка, а особенно сушка белья в общежитии была целым мероприятием. И зачем ей теперь его затевать? Дома все постирает. Правда, в их старом доме на Садовой стирать тоже не слишком удобно, и с водой в Ялте вечно перебои, зато есть просторный светлый чердак, где все жильцы, каждый в свой день, поочередно сушат белье.

«Почему я решила, что у меня здесь все получится? – подумала она. – Вера Холодная... Я-то к ней при чем?»

Соня не привыкла выстраивать свои мысли в логическую картину. Не зря же в школе ей плохо давалась математика. И во всех случаях, когда ей почему-либо приходилось свои мысли упорядочивать, она чувствовала недовольство собою. Вот как сейчас.

Она хотела бы не думать сейчас о таких отвлеченных вещах, как победа и поражение. Но природное упорство требовало, чтобы Соня разобралась, отчего оно, это ее упорство, получило такой разительный удар.

Она всегда чувствовала себя вполне современной. Она легко принимала новые явления жизни, воспринимала их как данность и на дух не переносила разговоров о том, что раньше вот было хорошо, а теперь стало плохо. Что уж такого раньше было хорошего? Очереди за говяжьими костями? Во времена этого «раньше» Соня была еще не слишком большая, но отлично помнила, как мама ставила ее рано утром в такую вот очередь в гастрономе на набережной, убегала на работу к себе в санаторий, потом прибегала во время перерыва, а Соня все еще стояла в очереди, и даже не в самом начале.

И то, что главным мерилом человеческих отношений теперь стали деньги – во всяком случае, все так говорили, – нисколько ее не беспокоило. Во-первых, это было удобно: по крайней мере нет никаких неясностей и понятно, на что ориентироваться. А во-вторых, деньги упорядочивали отношения только с посторонними людьми, то есть такие отношения, которые, по Сониному мнению, все равно нуждались в какой-нибудь внятной мере. А отношения с мамой, с Ником, даже с Лоркой, – они ведь с деньгами никак связаны не были. И отец ушел к той блондинке совсем не из-за денег...