Хроники Хазарского каганата - читать онлайн книгу. Автор: Саша Виленский cтр.№ 79

— Мне хватает.

— А детям?

Она вздрогнула. Видно я в точку попала. Надо же.

— Детям-то хватает, а?

Она отвернулась.

— Ты не отворачивайся! Я ж сама такая, думаешь, не знаю?

Она недоверчиво осмотрела меня.

— Да-да, я в Итиле у «Интуриста» стояла. За час тысяча пятьсот… Вашими деньгами двадцать штук выйдет.

— Серьезно? — Она аж рот раскрыла. — Ничего себе! Двадцать штук за час! У нас столько за месяц платят и то не всем.

— Вот-вот. И как ты думаешь, почему я оттуда ушла, сменила каблуки и юбку на камуфляж?

— Почему?

— Не хотела превращаться в то, во что ты скоро превратишься. Ты считаешь, что это легкий способ деньжат срубить по-быстрому? Да ты права. Он и есть. И ты к нему привыкаешь. Привыкаешь к шальным деньгам, к тому, что всегда в сумочке есть наличные, привыкаешь не обращать внимания на косые соседские взгляды, так ведь?

Она молча смотрела на меня, ничего не говорила.

— Единственное, к чему ты не можешь привыкнуть — и поверь мне, никогда не привыкнешь — это к тому, что они тебя имеют. Что они суют свои пальцы тебе во все места, и ты терпишь это хотя так бы его и треснула, да? Терпишь, потому что тогда не будет наличных. Ты терпишь их запах, а он у каждого разный, и не все пахнут приятно, правда? Некоторые — так просто воняют, но ради наличных ты ему ничего не скажешь, только будешь стараться дышать ртом, а не носом. Терпишь пьяных, потому что в этот час сюда в парк забредут только какие-то совсем уж гулящие. А пьяные — и мы с тобой это знаем, да? — они никак не могут кончить. И ты терпишь, упершись руками в колени, пока он качается сзади и никак не может довершить начатое, а у тебя уже все онемело, ты уже просто ничего не чувствуешь и молишься только об одном, чтобы он уже кончил побыстрее, да чтоб презерватив не порвался, да?

Она, не отрываясь, смотрела на меня. Молчала.

— Но самый страх — это боязнь маньяков. И не тех, кто, не спрашивая твоего согласия, будет делать все, что придет ему в голову, а ты будешь корчиться от боли, не смея крикнуть, потому что он ведь и избить может. А изобьет — прощай работа, пока синяки не сойдут, да? Не было ни разу, чтобы деньги отнимали? Не было? Ну, что ты молчишь?

— Было.

— Понятно, что было. И ты еще потом Бога благодаришь, что легко отделалась. И стараешься не думать, что будет через год. Или через два. Я уж не говорю, что будет через 10–15 лет, когда дети вырастут и уйдут, а ты останешься одна, старая, никому не нужная, а единственное твое умение — это раздвигать ноги да задирать юбку. И ты и сейчас выпиваешь каждый день, уговаривая себя, что тебе это нужно только, чтобы расслабиться, чтобы не бояться и чтобы не было так противно. А потом начнешь пить, чтобы забыться и вообще ничего не отражать. А на пьяных баб спросу нет. И из разряда дешевых шлюх ты быстро и безнадежно перейдешь в разряд нищенок. И хорошо, если в наркоту не свалишься, готовая на все ради дозы. Этого ты хочешь?

Она долго не отвечала. Видно, разговор окончен. И в самом деле, чего я к ней привязалась? Своих проблем мало? И тут она заговорила:

— А зачем ты все это мне рассказываешь? Хочешь, чтобы я сейчас раскаялась в грехе своем, бросила все к чертовой матери и пошла полы мыть? И на эти гроши детей растила?

— Нет. Не хочу, — честно ответила я. — Это твоя жизнь, твое тело и твои дети. Тебе решать, не мне.

И я повернулась, собираясь уйти. О чем еще было с ней беседовать?

— Подожди! — сказала она. Подумала и спросила. — А ты правда все бросила?

— Да. Я ж сказала.

— И как думаешь жить дальше?

— Не знаю. Честное слово — не знаю. Но уж во всяком случае, не так, как раньше жила. Вот, с ребятами погуляю по свету, посмотрю на людей и страны, а потом учиться пойду. Хотя и старая я учиться-то, конечно.

— А сколько тебе?

— Двадцать пять. А тебе?

— Тридцать два.

Надо же! А я ей все сорок дала. Но вслух сказала:

— Ну, вот видишь! Ты ж еще молодая совсем!

— Ладно, — вздохнула она. — Счастливого вам пути, ребята. Погуляйте и за меня.

— Хорошо. А ты с алкоголем все-таки поосторожней, ладно?

Она кивнула. И мы расстались.

— И что ты хочешь сказать? Про Галич? — спросила я Адама. — Жалко мне было эту несчастную тетку, хотелось ее как-то предупредить, заставить подумать…

— Вот-вот! Вот ты сама и сказала. Заставить подумать. Понятно, что коротким разговором ты ничего в ее жизни не исправила. Но если она после этого хотя бы задумается, хотя бы на несколько минут, если хоть немножко подумает не о том, какая она несчастная, а о том, что делать дальше — то ты сделала большое дело. Понимаешь?

Я пожала плечами. Солнце закатывалось за большое поле подросшей пшеницы. Хорошая у них тут земля, вон как растет-то.

— Но я до сих пор не понимаю, почему власти этого боятся.

— Это же элементарно: думающим человеком труднее управлять. Это, Мария, такая банальность, что даже неудобно ее произносить вслух. Вот и весь секрет. Власть стремится управлять старым испытанным способом: хлебом и зрелищами. Кто считается удачливым человеком, кого любят красивые молодые женщины, кому завидуют мужчины и хотят быть похожими на него? Тому, у кого много денег. Причем, обрати внимание — совершенно не важно, каким способом у него оказались эти деньги. Он может быть убийцей и бандитом, мошенником и насильником — это не имеет ровно никакого значения. Вокруг него будут виться крепкогрудые блондинки и угодливые мужчинки, в надежде, что им перепадет от богатств немереных.

А около какого-нибудь талантливого художника, которого и оценят-то, может, лет через сто, но про которого уже сегодня понятно, что он гений — в лучшем случае, верная поклонница таланта и близкий друг-одноклассник. Да и те, по большей части, из жалости. Или каких других гуманитарных соображений.

А ведь логика подсказывает, что должно быть наоборот. Власть усиленно пропагандирует успешность, но мерилом этой успешности считает денежные знаки. Не странно?

— А какое другое мерило ты можешь предложить?

— Талант, например.

— А как ты определишь, талантлив художник или нет? Вот если он заработал на картине, фильме, книге много денег — значит, он успешен. А как иначе определить?

— А никак. Зачем вообще измерять талант? Скажем, нравится тебе картина, фильм, книга — вот и успех. Какая разница, сколько на этом автор заработал? Но нет, власть изо всех сил убеждает: много денег — хорошо, мало — плохо.

— Но если никто не видит этих картин, кроме верной поклонницы и друга-одноклассника?

— А какая разница? Они же видят. Значит, уже не зря. Значит, его нельзя считать неудачником, даже если кто-то так и считает. Плевать на него.