Игры сердца - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 71

«И я как хочу буду звать», – подумал он.

И увидел, что Северина плачет. Слезы текли по ее лицу прозрачными дорожками, и все оно стало от этого таким горестным, что у Ивана чуть сердце не лопнуло.

– Что ты? – испуганно спросил он. – Северина, что случилось?

– Я думала…

Она тоненько всхлипнула, замерла и вдруг зарыдала в голос.

– Да что с тобой?!

Он развернул ее к себе, взяв за плечи. Наверное, ей неудобно было так сидеть, но едва ли она обратила на это внимание.

– Я думала… – проговорила она сквозь судорожные всхлипы. – Что ты поверил… То есть я ничего про это не думала… Я же не знала, что ты здесь… Но когда вошла и увидела тебя… То сразу подумала… Я подумала, что ты думаешь, что я… Что я его хотела…

– Ничего я не подумал. С чего мне чушь такую про тебя думать?

Оттого что Иван понял причину ее слез, он сразу успокоился.

– Но ты же меня совсем не знаешь!

– Не знаю – узнаю. Все, все, прекрати рыдать. Времени мало. Вытирай свои щеки венецианские.

– Какие щеки?

Она посмотрела удивленно.

– Неважно. – Он сам вытер ладонями слезы с ее щек и сказал: – Северина, послушай меня. Тебе, может, эти игры сердца и нравятся. Ну, ты же поэт, а главное, девчонка, – так оно, может, и должно было у тебя быть. Но теперь хватит.

– Что хватит? – спросила она. – Быть поэтом?

– Игр этих хватит! – рявкнул он. – Вот ты, вот я, вот у нас ребенок. Он важнее и стихов, и океанов.

– Я знаю, – тихо сказала она. – Раньше не знала. А когда он родился, я сразу это поняла. Этого невозможно не понять, когда рождается ребенок.

– Ну да, гормональная перестройка организма происходит. – Ивану было необходимо сказать что-то сухое и резкое, а ей – услышать что-то отрезвляющее. – Так вот, жить в детдоме он не должен. Это ты понимаешь?

– Это я понимаю лучше, чем ты думаешь.

Она произнесла это с такой простой горечью, что Ивану стало стыдно за свой поучающий тон.

– Прости, – сказал он. – Сам я хорош! Ладно, что ж теперь… Теперь надо, чтобы ты подписала бумагу, подтверждающую мое отцовство. Чтобы я мог его из детдома забрать.

– Куда забрать?

В ее голосе послышалось недоумение.

– Домой.

– К кому?

– Ко мне. К кому же еще?

– Но как же к тебе?… А твоя жена? Что ты ей скажешь?

– С чего ты взяла, что у меня есть жена? – усмехнулся Иван.

– Но было бы странно, если бы у тебя ее не было.

– Право на странности, надо понимать, имеешь только ты.

– Нет, конечно, нет! Но ведь ты… Ведь такой, как ты…

– Вот что, Северина, – поморщился Иван, – давай меня и мои странности обсуждать не будем. Даню, то есть ну да, Дедала, я смогу забрать сразу же, как только ты подпишешь документы. А за тобой я вернусь, как только отвезу его домой. Мне нечем это подтвердить, – помолчав, произнес он. – Но ты мне поверь. Я тебя здесь не брошу. Ну не могу я, чтобы он там оставался! Я же не в детдоме вырос. Мне каждый день, что он там, как нож в сердце.

Это он проговорил совсем тихо, уткнувшись губами ей в висок.

– Я тебе верю, – сказала Северина. Она легонько отстранилась и посмотрела прямо ему в глаза. – Я тебя люблю. И я ждала тебя всем сердцем.

Только она умела произносить такие глупые, такие наивные в своей чистоте и прямоте слова так, чтобы сердце же и замирало.

– Ну вот и хорошо, – поспешно сказал Иван. Еще только самому не хватало разреветься. Скупые мужские слезы – пошлятина какая! – Документы мне здешний начальник распечатал. Нотариус будет через час. Он как раз по средам сюда приходит.

– Дедал будет любить тебя так же, как я, – сказала Северина. – Он очень твой сын. Очень.

Москва была тиха, как лист, летящий с осеннего дерева.

Иван въехал в город ранним утром, когда даже вечно шумный Центр находился еще в редкостном и кратком состоянии покоя.

Он ехал всю ночь, и усталость ощущалась теперь слишком ясно. Наверное, не надо было выезжать из Ветлуги вечером и гнать в темноте по нижегородским дорогам. То есть не стоило делать этого в его положении – когда у него за спиной спал ребенок. Конечно, не стоило. Но такое происходило с ним впервые, и он еще не знал, как соотносить с этим положением свою жизнь.

Иван вспомнил, как Вера Анатольевна сказала: «Ничего, привыкнете», – и улыбнулась ободряюще.

Может, со временем он действительно должен был к этому привыкнуть, но сейчас, въезжая в Москву, Иван чувствовал только растерянность.

Он провел всю последнюю неделю в хождении по ветлужским конторам. Он был полностью сосредоточен на бумажных делах, потому что ему необходимо было преодолеть бессмысленное препятствие, которое перегораживало его жизнь, – преодолеть свою разделенность с сыном.

А теперь, когда этого препятствия не было, Иван впервые осознал, что происходит.

Он понятия не имеет, что делают с маленькими детьми, чтобы они жили так, как положено жить детям. Чем их надо кормить. Во что одевать. Когда укладывать спать. Что делать, если они заболеют. В конце концов, он въезжает в Москву, не имея где голову приклонить, как говорится в старинных книгах.

«Ну, насчет головы я загнул, положим, – подумал Иван. – Но все равно…»

Все равно – сейчас-то можно приехать с ребенком и к маме, и к Тане, но вот что делать дальше? Что делать завтра, послезавтра, через неделю? Ему надо будет вернуться в Ветлугу, чтобы заняться Северининым освобождением. Ему надо будет выйти на работу, а потом, вероятно, уйти в рейс. Тане восемьдесят лет – в таком возрасте не оставляют человека один на один с полуторагодовалым мальчиком, даже если это человек Таниной силы и самоотверженности. Мама… Иван не был уверен в том, что она имеет хоть какое-то понятие о возне с маленькими детьми. А если и имеет – не понятие, но, может, желание возиться с Данькой, – то где она будет это проделывать? В мастерской на Краснопрудной, в компании пьяных художников? Да там и ремонт еще идет, кстати.

Все эти соображения должны были, конечно, прийти ему в голову еще в Ветлуге. Еще в ту минуту, когда он сказал: «Это мой сын, и я хочу его забрать».

Должны были, но не пришли. А пришли только сейчас и привели его в растерянность.

Данька хныкнул и завертелся у него за спиной. Может, его пора накормить. Или напоить. Или переодеть. Вот сейчас он проснется, заревет – и что?

Иван почувствовал, что его охватывает уже не растерянность даже, а просто паника.

«Давай-ка охолонись! – Он чуть не произнес это вслух, да в последний момент спохватился, что разбудит ребенка. – Заметался, как курица без башки! Давай в разум приходи».