Игры сердца - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 55

И вот пожалуйста – развод и девичья фамилия!

«Уже даже в мыслях стал пошлостями изъясняться!» – сердито подумал Иван, обнаружив у себя в сознании эти слова.

Фамилия, впрочем, у Оли и всегда оставалась девичья. Такое было обыкновение у всех Луговских по женской линии – то ли ради того, чтобы сохранить на белом свете фамилию деда, у которого не было сыновей, то ли просто потому, что ни Таня, ни Нелли, ни их французская сестра Мария, будто сговорившись, не вышли замуж.

Об Олином разводе Ивану сообщила ее дочка Нинка, его племянница, – девица бесшабашная, веселая и, по его впечатлению, не вполне преодолевшая подростковую инфантильность, от которой в ее двадцать лет давно пора было избавиться.

Вернувшись из второй байкальской экспедиции, он зашел в Ермолаевский, где с тех пор, как Таня перебралась на постоянное жительство в Тавельцево, жила только Оля с мужем и дочерью. И обнаружил там одну Нинку, которая и изложила ему ситуацию.

– Папа завел себе девку. Не просто трахнул, а завел. На постоянной основе. Секретутку двадцатилетнюю, – объяснила Нинка. – Даже не верится.

– Почему не верится? – машинально спросил Иван.

На самом же деле ему тоже не верилось, что такое возможно: чтобы взрослый, умный, изощренный в человеческой психологии мужчина не влюбился – это-то как раз представлялось Ивану вполне вероятным, – а вот именно завел себе какую-то молоденькую секретутку, да еще на постоянной основе. И тем более не верилось в это потому, что Андрей всегда души не чаял в Оле и не скрывал этого.

«Даже как-то… слишком не скрывал», – неожиданно подумал Иван.

– Потому что ты б на нее глянул, Вань! – фыркнула Нинка. – Папа ее однажды сюда приволок. Когда мама в больнице лежала. Я случайно раньше времени из института пришла – имела счастье лицезреть. Ты куклу Барби когда-нибудь видел? Точь-в-точь с нее слеплена. Только эта, папина, не американистая, а такая, знаешь… наша. Сильно наша!

– И что теперь? – мрачно спросил Иван.

Ему было страшно жалко Олю. Зная ее отношение к семье, он представлял, что она сейчас переживает.

– А что теперь? – пожала плечами Нинка. – Сначала мама думала, это у него пройдет. Ну, кризис среднего возраста, гормональная буря и все такое. А потом она как-то… В общем, сказала, что у него это, может, и пройдет, но она с ним после всего этого жить уже не сможет. Он и правда очень уж как-то паршиво себя повел, – словно оправдываясь за мать, добавила Нинка. – Ну, захотелось ему свежачка, с кем не бывает, правильно?

– С кем не бывает!.. Ты-то откуда знаешь? – хмыкнул Иван.

– Но чего ж об маму при этом ноги-то вытирать? – пропустив его реплику мимо ушей, продолжала Нинка. – Он же на этой своей Анжелике совсем свихнулся. И красавица она у него, и умница, и готовит чудо как, и его любит, души не чает… Будто мама его не любила! Про готовку я вообще не говорю. Что она выстряпывала, мне в жизни никогда не научиться.

Нинка вдруг тоненько всхлипнула, нахохлилась, как птичка, и замолчала. Иван молчал тоже. А что тут скажешь? Распалась, распалась жизнь на несвязные и бессмысленные фрагменты! И не только у него, и не похоже, что удастся ее собрать. Как ее собрать, к чему прилепить? Он не знал.

– И где мама сейчас? – спросил Иван.

– В Тавельцеве живет. У нее же в институте отпуск. Она сюда вообще не приезжает. Ей, я думаю, просто тошно теперь в эту квартиру входить. Здесь же все… из нашей прежней жизни.

– А…

– А отец с Барби. Она у него из Минусинска, жить ей в Москве, бедняжке, негде. Ну, он ее в свою квартиру и запустил. Как щучку в озерцо.

Своей квартирой называлась «двушка», которая в результате цепочки обменов образовалась после смерти Андреевых родителей. До сих пор Ольга и Андрей ее сдавали, радуясь солидному пополнению бюджета и предполагая, что когда-нибудь в ней будет жить Нинка со своей семьей. Теперь, значит, в ней будет жить ловкая Барби из Минусинска…

– Веселая история! – хмыкнул Иван. – Главное, оригинальная.

История эта насквозь была пронизана пошлостью, и у него было ощущение, что такой же пошлостью пронизана теперь вся жизнь – и его, и вокруг него – и что с этим ничего уже не поделать.

– А мне что делать, Вань, я не знаю, – вздохнула Нинка. – Все-таки папу жалко. Получит он от этой своей красавицы по полной! Хорошо еще, если только квартирой отделается. А если инфарктом? В его возрасте это запросто.

– Повзрослела ты, Нин.

Несмотря на невеселость ситуации, Иван невольно улыбнулся.

– Повзрослеешь тут! – фыркнула Нинка.

– Завтра в Тавельцево съезжу, – сказал он, вставая. – Сегодня меня на работу вызывают, не успею. А у бабушки что? С сестрой не ссорится?

Таня уже третий месяц гостила во Франции, вскоре должна была вернуться.

– Да вроде нет, – пожала плечами Нинка. – Мария эта, родственница французская, похоже, милая. Может, мне к ней податься? – Ее глаза загорелись от неожиданно пришедшей мысли. – А что, Вань? Чем тут между родителями метаться, так лучше во Францию к бабке двоюродной смыться!

– Да-а, насчет взросления твоего я погорячился! – засмеялся Иван. – Хотя идея вполне разумная. Насколько я себе представляю Европу, там тебе пожить полезно будет. Хоть, может, сама за себя отвечать научишься.

Уже стоя у двери, он последний раз обвел взглядом комнату. Как жаль, что распалась чистая и ясная жизнь, которой все здесь было пронизано! Собственной жизни ему было жалко меньше, чем той, которая так размеренно шла в доме в Ермолаевском переулке и размеренностью своею с детства держала его на плаву. Когда-то он думал: если бы у него были дети, расти бы им здесь, в этих стенах… А теперь в молчании родных стен было что-то могильное.

– Поезжай во Францию, Нинка, – сказал Иван.

И вышел из комнаты.

Если состояние стен, в которых он вырос, было вопросом неопределенно-возвышенным, то собственный квартирный вопрос выглядел в Ивановых глазах вполне определенным и насущным.

Жить ему было негде. То есть, конечно, можно было сказать Марине, чтобы она освободила его жилплощадь. Можно было снять ей квартиру и поставить ее перед тем фактом, что он перевозит туда ее вещи. Все это можно было сделать, но… Но нельзя. Не мог он всего этого сделать! Этому противилась вся его природа, и он злился на себя, на свою эту природу, потому что понимал, что ведет себя как полный идиот.

Он ничего не был Марине должен. Она была взрослым человеком, она не была ни беспомощной, ни больной. Почему же он испытывал перед нею такой жгучий стыд, будто обманул ребенка? Иван не понимал. Но и жить с ней не мог. Такая вот глупая ситуация, тупиковости которой он не сумел бы объяснить никому, но и выхода из которой не видел тоже.

Ну да, впрочем, нельзя было сказать, что он думает об этом слишком много. На способность к логическому мышлению Иван никогда не жаловался, поэтому собственное житейское положение давно уже было им проанализировано. И вывод из этого анализа он сделал единственно возможный: ему остается только ожидать, что предпримет сама Марина, как она решит себя повести.