Три месяца, две недели и один день - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Шишина cтр.№ 9

Но начинает, когда десятью минутами спустя, сидя в своём отсеке раздевалки и обдумывая собственную игру и всё то, что можно было сделать иначе, вместо того, чтобы наконец отправиться в душ и впоследствии домой, я слышу стук двери, громкий и отчётливый из-за тишины, царящей вокруг меня. Подняв до того сжимаемую руками голову, я обнаруживаю входящую сюда Оливию. Тело мгновенно каменеет, желая, чтобы она была где угодно, но только не здесь, а в идеале и вовсе стала невидимой, и напрягается словно струна или натянутая леска, но суть общественного места в том, что в его пределах могут находиться все подряд. Какой смысл начинать что-то говорить и выражать своё неприятие, если неугодный тебе человек вряд ли согласится вот так просто развернуться и уйти, чтобы ты снова остался один на один со своими мыслями, сожалениями и ошибками? Но самоконтроль, улетучивающийся в трубу при малейшем намёке на приближение нежелательной персоны, изменяет мне и в этот раз, едва усиливающий мои страдания голос разрушает последнюю надежду на то, что, кроме меня, здесь всё-таки никого нет. Я не могу запретить ей посещать матчи или заниматься тут чем бы то ни было ещё, однако, если так продолжится и дальше, задуматься о судебном ограничении будет не такой уж и плохой идеей. Она сама напрашивается на это. Ну или как минимум на то, чтобы я швырнул ей в лицо своё кольцо. В прошлый раз мне каким-то чудом хватило самообладания этого не делать и просто молча уйти, но это не значит, что я не вешу на тонком волоске.

— Дерек.

— Чего тебе? — неосознанно сев прямее, согнув прежде вытянутые ноги и уткнувшись локтями в колени, в остальном я не двигаюсь с места и даже не изображаю подобие какой-либо деятельности, ведь с ней страдать такой ерундой просто бесполезно и лишь окончательно вымотает меня. Потому я просто смотрю на неё, при этом размышляя о том, что если бы взгляд мог испепелять, то она уже была бы мертва, в то время как моя бывшая жёнушка странно мнительно держится близ порога, будто вот-вот почувствует себя плохо и сбежит, чтобы успеть достигнуть дамской комнаты, настолько обычно румяное и розовощёкое лицо бледно и лишено здоровых красок. Я бы сказал, что кое-кто выглядит больным и нуждающимся в приличной порции отдыха и сна, но это больше не моя забота. У неё есть родители.

— Я просто… — а это ещё что? Неуверенность? Дрожащий голос? Предвестники обморока? Ну и дела. Она никогда так, прямо скажем, не мямлила. — Я просто принесла тебе лёд. Подумала, что тебе понадобится. Ну, после Митчелла. И ещё я хотела сказать, что ты сделал всё, что от тебя зависело. Впрочем, как и всегда.

— Думаешь, я сижу здесь и только и делаю, что жду, когда же Оливия Браун придёт меня пожалеть? Слишком много чести, не находишь? — всё-таки вставая, что сопровождается скрипом рифлёных подошв об пол, говорю я, глубоко внутри потешаясь над этой мыслью и тем, что Джейсон выложил всё дочке, как на духу, а она и примчалась сюда, будто мне нужно спасение. В гробу я его видел, и большего абсурда в жизни слышать мне ещё не доводилось. — Может, предложишь и какую-нибудь мазь для заживления ран?

— Да пошёл ты.

— Я? Это вообще-то тебе тут не место.

— Эта раздевалка не твоя собственность, Картер.

— Так же, как и я больше не ваша, миссис Картер, — думаю, я имею все основания и могу обратиться к ней так, раз уж она выбрала носить мою фамилию и дальше. Мне хочется показать ей собственное превосходство, продемонстрировать в том числе и себе, что это я, а не она, здесь хозяин положения, но, чувствуя, как напрягаются все мышцы тела, всё, что я получаю в ответ, это лишь странно пустой и совершенно нехарактерный для неё в одно мгновение наполняющийся страданием взгляд.

— Какой же ты всё-таки козёл, — с возникшей из ничего обидой глухо и слишком тихо произносит она, чего на моей памяти никогда не происходило, бросая чёртов лёд куда-то мне под ноги и уже поворачиваясь спиной, чтобы уйти прочь. И мне бы радоваться, ликовать и не мешать, но нечто прежде невиданное заставляет меня в кратчайшие сроки пересечь помещение и надавить рукой на дверь, лишь бы не дать ей открыться.

Это поведение того, кому не всё равно, и, наверное, оно способно обнажить истинное положение вещей и выдать меня со всеми потрохами, но, может быть, где-то в глубине души мне её не хватает. Не на постоянной основе и не изо дня в день, но сегодня, сейчас я тоскую. Если и не прямо по ней, то по ушедшему факту того, что она долгое время была тем единственным человеком, который без устали поддерживал меня, как во времена триумфов и удачных дней, так и в случае с поражениями и невезением, не просто присутствовал, словно предмет мебели, аксессуар или часть интерьера, а действительно представлял собой точку опоры, пусть и без суеты и разведения влажности вкупе с особой нежностью. Но вот теперь её нет, и от этого ведь так просто не отмахнуться, верно? Оливия почти не готовила за исключением редких моментов вроде какой-либо памятной даты и никогда не строила из себя ту, кем не является, а именно идеальную домохозяйку, и я либо вызывал клининговую службу и повара, либо прибирался и осваивал кухню сам, что по идее должно было меня бесить, но заставляло любить её, такую непохожую на всех остальных, лишь сильнее. Что бы ни говорили другие о том, что женщина должна быть женщиной, имея в виду все домашние обязанности. А ещё она ни разу не потакала ничьим надуманным драмам, которые не являлись действительно трагедией, и это, как ничто иное, мотивировало меня не зацикливаться на прошлом, не смотреть назад, забывать о поражениях сразу же после их детального разбора и анализа и стремиться исключительно вперёд, но почему я не могу точно также со своей личной жизнью? Пройтись ластиком, стереть и забыть. Когда это успело стать таким сложным? Ах, да, тогда, когда я решил порвать со своим гаремом раз и навсегда и выбрал верность, преданность и любовь. Иронично, не правда ли? Быть разрушенным и разбитым той, ради кого всё и затевалось. И ещё ироничнее то, что после всего мне не должно быть до неё ровным счетом никакого дела, но оно, чёрт побери, по-прежнему есть, и это отравляет мою жизнь, но и не желает забываться и вычёркиваться вот так просто. Как будто вы всегда неизбежно будете помнить свою первую любовь, чувства, что она вызывала, и женщину всей своей жизни, утраченную и потерянную. О нет. Нет. Я никого не терял. Это меня лишились, но это не одно и то же, и, тем не менее, вот он я, невольно отождествляющий себя с ней.

— Ты что это, плачешь?

— Тебе показалось, — после незначительной паузы, не смотря на меня, почти выплёвывает Оливия, словно подобное предположение банально оскорбительно для неё, но затем сразу же атакует, — похоже, тебя прилично ударили, но всё равно недостаточно, чтобы поставить мозги на место, — да я и сам не верю в собственные же наблюдения и слова, ведь, как я уже говорил, она всегда такая железобетонная, стойкая и непробиваемая, и слёзы… Мне ни разу не доводилось их видеть, и, должно быть, это просто игра света, но попробуйте донести соответствующую вероятность до моей руки, настойчиво сжимающей правое плечо частично через широкую бретельку блузки, а частично прямо поверх обнажённой кожи, и разворачивающей женское тело лицом ко мне. И вот так я понимаю, что видение влажности в глазах, почти стекающей вниз по щеке, не было миражом и обманом зрения. И что мне делать? Я не умею иметь с этим ничего общего, а даже если бы и умел, мне не хочется, чтобы она почувствовала себя лучше, достигла комфорта и успокоилась. Когда-то, конечно, хотелось, но то было при совершенно иных обстоятельствах и словно в другой жизни, а сейчас я уже ни в чём не уверен.