Три месяца, две недели и один день - читать онлайн книгу. Автор: Ксения Шишина cтр.№ 74

— В том числе и тогда, да.

— На тот случай, если мы мыслим и чувствуем иначе, я могу выдержать обидные слова, Дерек.

— Я и не думаю, что ты не можешь, — отрицание выражается движением головы из стороны в сторону, убедительным и мгновенным, не содержащим в себе и капли сомнения. Мне уже не раз доводилось видеть или слышать лишь одно понимание того, почему я говорю то, что говорю, без всякого эмоционального возбуждения. — Просто это сложно.

— Потому что тебе хочется, чтобы я была беспомощной и ранимой? — спрашивает Лив, вероятно, смотря на меня своими такими пленительными глазами в обрамлении особо пушистых и длинных из-за туши ресниц и накрашенных светло-коричневыми тенями век. Я нахожу левую руку, лежащую поверх простыни, исключительно на ощупь. Прикосновения приятны и необходимы, и у меня нет сил противостоять желанию касаться и чувствовать горячее тепло, мгновенно вызывающее сладкую дрожь по всему телу.

— Может быть, время от времени. Хотя бы иногда, — честно, ничего не приукрашивая, говорю я, больше не желая когда-либо притворяться и делать вид, что жизнь этой женщины одновременно не является и моей жизнью тоже. — Хочу, чтобы ты просто нуждалась во мне.

— Думаю, буду. Ну, когда придёт время.

Речь явно о ребёнке, о том, что мы, вероятно, не готовы к этому и не представляем себе, как действительно всё будет, но я, кажется, всё равно готов больше. Я знаю, это важно, но вместе с тем хочу открытости и любви не только тогда, когда это связано с болезнями, здоровьем или естественными физиологическими процессами вроде родов. Хочу единства в повседневности.

— Но я не только об этом, — нежность и острое ощущение трепета сопровождают каждую мою мысль, каждый жест и прикосновение. Душевная тяга, лишь усиливающаяся за счёт ничтожно малого расстояния между нами, воплощается в том, с какими именно ощущениями я продолжаю касаться тонких слегка прохладных пальцев, которые хочется согреть. Самая умоляющая, самая твёрдая на свете просьба не заставляет себя ждать, срываясь с моих губ тихо, но сильным тоном, несколько компенсирующим внутреннюю слабость. — Иди ко мне. Ляг снова рядом.

Кажется, смутно кивнув, Лив опускается обратно на подушки, вытягиваясь вдоль моего тела, тёплая, поддающаяся и пахнущая, как счастье. Я прислоняюсь грудью к её спине, оборачиваю руки вокруг её плеч и целую кожу близ шеи, чувствуя, как женщина словно бы перестаёт дышать, настолько заметно между нами становится всё тише. В то, что лично мною ощущается, как комфорт, полнейшая идиллия и гармония, вторгается звук пришедшего сообщения. Это не мой телефон, и я неохотно, но позволяю себе ослабить силу своих объятий, чтобы Лив могла дотянуться до прикроватной тумбочки.

— Что там у тебя? — шепчу я с мыслями, неуклонно обращающимися в сторону работы, сегодняшнего матча, его итогов и Джейсона, потому что просто не знаю, кто ещё может писать ей так относительно поздно. Мне не захотелось включать телевизор из-за осознания невозможности что-либо изменить, находясь здесь, когда парни там. Но вопреки этому я не испытываю безразличие и не усну, пока не узнаю окончательный счёт, а может, и того дольше, в зависимости от результата, но прямо сейчас у меня нет желания ощущать вину. Лучше всего ей вообще не приходить. А позволить мне быть счастливым и не отравлять момент. Боже, пусть они выиграют. Возможно, только это и убережёт меня от угрызений совести. — Всё хорошо? Ничего не случилось?

— Я не уверена. В смысле не знаю, как ты… — слова звучат с неожиданным для меня сопротивлением или отчаянием из-за словно неспособности выразить всё вслух, чем бы то это ни было, мечтами, надеждами или новостями. С надрывом в сердце я, возможно, безошибочно предчувствую, что она не сможет сказать это мне в лицо. Но почему?

— Не знаешь, как я что? — ранимо, будто лишившись всякой защиты, и с ощущением неподвластной тошноты спрашиваю я. Во вместо того, чтобы услышать всё объясняющий и делающий очевидным ответ, мне приходится взять протягиваемый мне телефон, что ощущается, как жест непревзойдённого доверия без всяких секретов. Этот жест омрачает лишь странный привкус чего-то неприятного, не позволяющий оценить всю важность момента. Прочитав сообщение всего из двух коротких слов, мне мгновенно становится многое ясно.

Мы проиграли.

***

Они меня возненавидят. Все подряд без исключения. Как только мы увидимся, это непременно произойдёт. В ту же секунду, как я приеду на тренировку и войду в раздевалку. Мы проиграли. Но проиграли не мы. А они. Без меня. Ведь меня не было рядом. Снова. Оказывается, не все традиции бывают хорошими и добрыми. Я плохой одноклубник, плохой друг, возможно, и плохой сын, и с чего я тогда взял, что стану хорошим отцом? Не все созданы для этого, и чтобы стать кому-то папой, на которого захочется равнять и брать с него пример, недостаточно просто сделать женщину беременной и зачать с ней ребёнка, и дождаться, пока она родит. Требуется что-то гораздо большее, чем лечь с кем-то в постель и оставить в нём новую жизнь. Гожусь ли я для этого, если уже сейчас, ставя себя на место своего сына, не думаю, что он станет испытывать гордость за отца, который растерял всякую мораль, как ощущение того, что правильно, а что неправильно, и самого себя в процессе тоже?

Я провожу полотенцем по запотевшему зеркалу, стирая влагу, вызванную горячей водой, и вижу уставшего человека. Кажется, что утомлённые глаза и общий жалкий вид принадлежат вовсе не мне, но это я. Тот, кто успешно совмещал работу и личную жизнь около двух лет, а теперь видит лишь последствия того, как вся эта система в одночасье взяла и рухнула, и прячется от женщины, хотя и знает, что она уже давно спит, посреди пара ванной комнаты. Здорово, ничего не скажешь. Мне хочется себя ударить или ударить собственное отражение, разбив его на осколки, чтобы они осыпались прямо в раковину. Вместо того мои руки лишь стискивают её столешницу, отвлекая меня от саморазрушения и действий, способных нанести имущественный ущерб, за который мне впоследствии придётся платить. И тут по дереву приходится короткий и слишком громкий из-за окружающего безмолвия стук.

— Дерек. Ты там? — приглушённый толщиной двери голос звучит вроде как встревоженно. Я не уверен на этот счёт и также не особо доверяю себе по поводу того, что это беспокойство связано именно со мной, но во мне больше чем предостаточно нерв, связанных с Лив и её самочувствием. Я не могу позволить себе игнорировать её. С этим, вероятно, навсегда покончено.

— Да, я сейчас. Выйду через минуту.

— Ты откроешь?

— Дверь не заперта, — понимая, что ей тоже может быть нужно попасть сюда, говорю я. Едва дверная ручка незримо для меня перемещается вниз, моя кожа мгновенно покрывается множественными мурашками. Я слышу шаги, а вскоре и голос, раздающийся совсем рядом:

— Ты в порядке? Может быть, хочешь поговорить? О чём бы ты ни переживал, — живот прислоняется к моей голой и мокрой спине, которую я не удосужился вытереть, сразу же обернув полотенце вокруг пояса. Будучи почти весь на виду в физическом смысле, я думаю, вдруг мою душу со всеми её страхами, переживаниями и чаяниями видно так же хорошо, и неосознанно столбенею, когда руки касаются меня по бокам невероятно близко к незащищенной груди. Так, признаться честно, чувствую себя и я, очевидно уязвимым и слишком оголённым как физически, так и эмоционально. Сказать, что это непривычные ощущения, будет значительным преуменьшением. Они почти пугают меня, и я не совсем знаю, почему тогда так легко и необдуманно признаюсь в том, чего хочу.