Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - читать онлайн книгу. Автор: Дебора Фельдман cтр.№ 72

К тому моменту я уже успокоилась. Мы даже почти шутили о том инциденте. Вскоре снимок уже мелькал во всех газетах: среди посетителей бассейна оказался берлинец, который, видимо, не только почувствовал такую же ярость, как и я, но и был достаточно смел и сохранил присутствие духа, а потому сделал фото и выложил его в Facebook с подписью: «И вот такие люди беспрепятственно гуляют по Ораниенбургу…» На снимок обратили внимание несколько журналистов, провели расследование. Вскоре эта история была на главных страницах газет. Ян прислал мне первую ссылку: оказалось, о присутствии этого человека разным сотрудникам бассейна сообщали несколько раз, однако те предпочли активно игнорировать проблему, пока один из менеджеров не согласился наконец его выгнать. Похоже, это случилось вскоре после того, как я ушла оттуда. Уверена: несмотря на это, Марсель Цех прекрасно провел те пять или шесть часов.

Я нашла еще несколько посвященных ему статей. Сначала о Цехе писали немецкие газеты, потом подключилась международная пресса. Оказалось, его татуировку уже видели раньше, на озере недалеко от Берлина, и уже обсуждали на радио. Но тогда никто ее не сфотографировал. Теперь же она демонстрировалась во всей своей пугающей омерзительности, и игнорировать ее было нельзя. Спустя несколько дней СМИ сообщили, что носителя татуировки удалось узнать и это был член немецкого парламента. Думаю, именно тогда эта новость стала инфоповодом для телевидения.

Но я тогда думала о другом. С момента прибытия в Германию я словно получала одно и то же сообщение: пора уже людям вроде меня забыть о нацистах, потому что остальные это уже сделали. Всего за четыре недели до этого я сидела в парикмахерском кресле в салоне, где мне делали стрижку, и мастер, убедившись, что мое имя и правда еврейское, как она и подозревала, напористо спросила меня, не пора ли нам всем в Германии забыть разговоры о нацистах. «Не понимаю этой одержимости Гитлером, – капризно сказала она, проводя расческой по моим мокрым волосам. – Дошло до того, что меня тошнит, если вижу очередной ролик с рекламой книги или фильма о холокосте». Не думаю, что гробовое молчание, бывшее ей ответом, ей понравилось. Сейчас, теша себя мыслью высказаться на бумаге, я вспомнила о ней. Проблема ведь заключалась не в Марселе Цехе, а в людях, которые хотели притвориться, что его не существует. В тех, кто ради него и ему подобных предпочел казаться незначительным. Именно они показали мне: у нацистов тут все еще есть настоящая власть. Окружающие дважды подумают, прежде чем выступить против одного из них, боясь физических последствий, и даже на расстоянии предпочитают не выражать своего мнения: никто не может гарантировать безопасность этого. Зло все еще правит благодаря страху, как и повелось много лет назад, и все мы до сих пор в рабстве, пускай нам и тяжело признавать это. Мы отступаем в свой защитный пузырь, где разглагольствуем и злимся, но на самом деле никто из моих знакомых – в том числе, возможно, и я сама – не решится показать нацистам, что они не могут и дальше нести свою убийственную ненависть. Или я все же смогу? Промолчу ли я, оставаясь в стороне только потому, что так безопаснее?

Когда я увидела ту татуировку, у меня перехватило дыхание. Иллюзия, с которой я жила, иллюзия того, что в Германии осуждают правый экстремизм, борются с прошлым и извлекают из него уроки, рассыпалась осколками. И конечно, когда Цех все-таки получил штраф, это было облегчением. За новостями я следила с живым интересом. Окружающие были настроены более пессимистично, предупреждая меня, что анцайге, обвинение в правонарушении, не всегда ведет к возбуждению уголовного дела. Тем больше все удивились, когда дело было передано суду и по нему назначили ускоренное расследование.

Поскольку я следила за этой историей с самого начала, мне хотелось присутствовать на слушаниях. Я попросила об аккредитации редакцию еврейской газеты, выходившей в Германии, чтобы попасть на заседание суда 22 декабря, ровно месяц спустя с того дня, как Марсель продемонстрировал всем свое браунер шпек, «запеченное сало», как называли этот эпизод в заголовках газет. Утром перед заседанием Ян проводил меня к электричке. «Постарайся держать себя в руках», – сказал он, зная о кошмарах, которые мучили меня последние несколько недель.

Еще ребенком я раз за разом видела один и тот же сон, в котором стояла в одном строю с бабушкой в Освенциме. Мы медленно двигались вперед, и мой страх нарастал, поскольку каждый шаг приближал неизбежное расставание. Когда мы добирались наконец до начала очереди, безликий человек, ждавший нас там, всегда тыкал в бабушку затянутой в белую перчатку рукой, указывая налево, а меня отправлял направо, и я стояла, как парализованная, наблюдая за бабушкой, медленно уходившей в сторону своего будущего. Очевидно, ее выбирали, чтобы она жила, а меня признавали негодной. И каждый раз моя смерть совпадала с пробуждением: я вскакивала в ночной тьме, вся в поту, плохо понимая, где нахожусь.

Мне всегда казалось, что, окажись в Освенциме, я бы не выжила. Я не была сильной или дисциплинированной, плохо справлялась с лишениями и унижениями. Того стального стержня, который был в бабушке, мне не досталось, и потому даже сейчас я думала, что недостойна жить. Во сне я выслушивала смертный приговор, а наяву с той же неотвратимостью верила: если жизнь начнет меня испытывать, я не выживу. В школе нас учили, что холокост был лишь одним из образцов жестокости: история зафиксировала множество таких примеров, и они будут повторяться, только нарастая, как нарастает скорость несущегося по склону колеса. Остановить этот процесс нельзя, и для нашего народа ситуация не только никогда не улучшится, но, вероятно, и ухудшится.

Я отмахнулась от опасений Яна, но, приехав в Ораниенбург, где проходило заседание, обнаружила, что улица, на которой находилось здание суда, пуста. Только у входа можно было различить небольшую группу людей. Я тут же узнала профиль Цеха. Он обнимался и обменивался шутками с друзьями-неонацистами: у всех одинаковые бородки, крысиные хвостики и татуировки, выглядывающие из-под манжет и воротников. Мне пришлось обойти их, чтобы попасть в здание, и я почувствовала, как тяжело забилось сердце: этот барабанный бой был почти различим. Собственный страх был мне отвратителен. Хотелось сохранять спокойствие, как это делали другие представители прессы, уже собравшиеся в зале и перешучивавшиеся с коллегами. Я нашла место на переднем ряду, возле добродушного пожилого журналиста из Süddeutsche Zeitung.

На слушании Цех веселился, смеялся, откидывался назад в удобном офисном кресле, лениво клал руку на спинку соседнего стула, обменивался улыбками с многочисленными поклонниками и друзьями в зале. Как и мои друзья, он понимал: этот суд обойдется без последствий. Его адвокатом был Вольфрам Нарат, еще один правый экстремист, наследник династии нацистов, который рад был взяться за это дело.

Журналист, рядом с которым я сидела, убедился, что я американка и не знаю ничего о специфике немецких судебных слушаний, после чего поделился мнением: дело вовсе не в Цехе, а в возможности показать, как важно противостоять людям вроде него. Процесс удалось ускорить за счет продолжительности наказания: при обычном рассмотрении обвиняемому могли дать до пяти лет тюрьмы, при ускоренном судебном разбирательстве – до года. Однако с точки зрения прокурора быстрая реакция была в данном случае важнее и эффективнее, чем суровое наказание. «Это показательный суд», – заметил мой сосед, а потом обратил мое внимание на то, насколько терпелива с прессой судья, как она дает фотографам и операторам достаточно времени на правильные кадры. Спустя десять минут мерцающих со всех сторон вспышек люди с камерами покинули зал – и началось заседание.