Леди в озере - читать онлайн книгу. Автор: Лаура Липман cтр.№ 27

В конце концов адвокат попытался официально привлечь Мэдди к участию в деле, однако ему было заявлено, что записи защищены законом Мэриленда об освобождении журналистов от обязанности раскрывать источники конфиденциальной информации, поскольку она является сотрудницей «Стар». И если юрист газеты и намекал, что ее контракт якобы предшествовал переписке с Корвином, а вовсе не был составлен в спешке после обращения в газету, напрямую он этого не говорил. В результате неопытный публичный защитник Корвина оставил Мэдди в покое и решил сосредоточиться на том, чтобы доказать, что его клиент невменяем и потому не может нести ответственность за свои деяния.

Материал стал сенсацией и несколько дней оставался среди самых горячих. Частью сенсации стала и сама Мэдди – привлекательная женщина, разводящаяся с мужем, хитростью заставляет детоубийцу проговориться о том, что у него был сообщник, – но она никогда не забывала, что является не просто эпизодом истории, а ее автором (при помощи мистера Бауэра). В конце концов, хотя ей хватило ума не говорить об этом ни мистеру Бауэру, ни кому-либо еще в «Стар», когда-то она хотела стать писателем, писать поэзию и прозу, и работала в школьной газете. Там она и познакомилась с Алланом Дерстом, что косвенным образом едва не разрушило ее жизнь.

Теперь же работа в газете косвенным образом поможет ей начать новую жизнь, найти себя.

Наградой за добытую сенсацию стала работа в качестве помощницы Дона Хита, который вел в «Стар» колонку, носящую название «Служба помощи». Мистер Хит был крайне недоволен.

– У меня никогда не было помощника, так с чего они вдруг решили, что мне требуется помощь? – брюзгливо сказал он. – Думаю, вы могли бы открывать нашу почту. А когда войдете в курс дела, позволю вам заниматься некоторыми из вопросов попроще, теми, о которых мы не пишем.

Зная, какие неинтересные вопросы все-таки попадают в газету, Мэдди гадала, насколько идиотскими могут быть остальные. Но это не имело значения. Теперь у нее имелся свой стол. Имелась работа. Занимаясь сизифовым трудом, состоящим в разрезании конвертов с письмами, которые приходили в газету каждый день и содержали мелкие жалобы, она представляла, как будет объяснять кому-то юному и полному чувства преклонения, как все началось. Может, это будет Сет, может, студенты колледжа.

– Говорят, что путь в тысячу миль начинается с первого шага. Так вот, мой путь менее чем из пятидесяти шагов от стола «Службы помощи» до отдела настоящих новостей начался с тысячи разрезанных конвертов.

По вечерам Ферди втирал крем в ее руки и беспокоился об уроне, который работа наносила ее красивым ногтям. Мэдди говорила ему с уверенностью, отличающейся от прежней уверенности в себе:

– Я не всегда буду открывать почту.

Никогда не просил, чтобы мне дали кого-то в помощь, и испугался, когда вдруг заявили, что требуется помощница. Меня определили на работу в «Службу помощи» четыре года назад, когда я начал допускать… назовем это ошибками. Нет, ничего фатального или такого, что можно было бы истолковать как клевету. Как-то раз кое-что перепутал – написал, что один местный банкир, которому присудили награду, учился в Университете Крауна на Лонг-Айленде. Нет, я никогда не слыхал о таком учебном заведении, но мне показалось, что его название прозвучало именно так. Черт бы побрал эту современную молодежь, вечно у нее каша во рту, ничего не разберешь. В общем оказалось, что это был Университет Брауна в Род-Айленде. Ошибку выловили до того, как номер вышел в печать. Разве не для этого и существует редактура? Меня отправили к врачу-ушнику, но оказалось, что со слухом все в порядке. Я тогда сказал, что в тот день за обедом немного выпил. Ведь другие репортеры тоже пьют. Как-никак мы вечерняя газета. Надо было сдать номер к двум часам. И я сдал материал, сделал свое дело и ушел на обед. Мне нравится заведение «У Коннолли», оно находится практически напротив. Съел хороший сэндвич с рыбой, вернулся, взял интервью. Такое может случиться с любым. Пообещал, что больше не буду пить. И не сказал, что на самом деле не пил.

Они купились, но отняли колонку и передали ее этой змее подколодной Бауэру. О, такой милый человек с милыми историями о милой семейке. Я бы лучше выколол себе глаза, чем писал эту сентиментальную дребедень. А мне дали «Службу помощи» и хорошего редактора и время от времени незаметно (так им казалось) принюхивались к моему дыханию.

Если бы только это имело запах. Лично я предпочел бы, чтобы от меня разило джином или водкой. Но, думаю, когда у тебя начинают гнить мозги, такое не унюхать.

Врач говорит, у меня нет признаков деменции. Он забыл – ха-ха, доктор, которого я попросил определить, есть ли у меня деменция, сам все забывает, – что я это уже проходил, наблюдал вблизи. Эта штука забрала мою мать, и не говорите мне, что такие вещи не передаются по наследству. У нее это началось точно так же, как у меня. Осечка тут, осечка там. Врач говорит, забывчивость тут не главное. Он спрашивает, всегда ли я узнаю тех, кого знаю, не случается ли мне забывать простые слова. Так что пока все идет хорошо. Но тогда зачем дали помощницу? Обучи ее, сказали мне. Она полна энтузиазма, хотя ее и не назовешь молодой. Но меня не обманешь. Ей почти сорок; кто начинает работать в газете в такие годы? Может, она медсестра или ей поручили шпионить за мной? Если тебя в самом деле пытаются прижать, то это не паранойя. Благодаря профсоюзу трудно избавиться от меня, но если допущу крупный прокол, если я действительно болен, профсоюз не сможет меня защитить. Сидя в углу редакции, можно упиться до смерти. Как раз в эту минуту, пока мы с вами говорим, это делает Нед Браун. И это сходит ему с рук. Но если я явлюсь сюда без штанов, мне крышка. К счастью, заведуя «Службой помощи», крупный прокол допустить нелегко. Такой работой могла бы заниматься и обезьяна. При условии, что она не начала выживать из ума.

В первую неделю после того, как мне дали помощницу, я не мог придумать, что делать с ней. Я сижу в углу; наверное, так легче забыть о моем существовании. Ей тоже выделили стол, что раздражает меня. Я привык к своему уединению, к тому, что мне можно говорить по телефону, не опасаясь, что кто-то подслушает разговор. Я посылаю ее за кофе, на что уходит, наверное, минут десять каждый день. Наконец я поручаю ей сортировать почту.

– Это даст мне больше времени на работу над бессмертной прозой, – говорю я ей. Она смеется. Она одна из тех женщин, которые смеются над шутками мужчин, даже когда те не смешны.

Вообще-то у меня самая идиотская колонка в газете, но она также и самая популярная. Трудно представить, сколько людей присылают мне письма, и да, должен признаться, что руки у меня доходят не до всех. Я читал их, пока не набиралось достаточно вопросов, чтобы хватило на четыре колонки – столько их печатается в неделю. Для этого мне нужно по меньшей мере двенадцать хороших вопросов. И они должны касаться потребительских жалоб, то есть таких дел, относительно которых я реально могу что-то предпринять. Я не даю советов на житейские темы, хотя по моей почте этого не скажешь.

Не думаю, что можно встретить такого долгожителя, который смог бы правильно представить себе, каким будет следующее десятилетие его жизни. Ты доживаешь до тридцати и думаешь, что знаешь, на что будет похожа твоя жизнь, когда тебе будет сорок, но на поверку оказывается не так. Затем тебе бьет пятьдесят, и тут ты понимаешь, что в сорок жил совсем неплохо. Мне сейчас пятьдесят восемь, и я понятия не имею, каким будет мой седьмой десяток, могу сказать о нем только одно – он не оправдает моих надежд. Потому что до сих пор так и было – каждый новый такой десяток не оправдывал ожиданий, так почему со следующим должно быть иначе?