Неравный брак - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 50

– Да, – сказала Ева и повторила, не слыша ответа: – Я слушаю!

– Ева Валентиновна, – наконец донеслось до нее, – это Клементов вас беспокоит, Артем.

Он замолчал. На расстоянии почувствовав, что он не знает, о чем заговорить первым, Ева обрадованно сказала:

– Здравствуйте, Артем! Я и не думала, что вы так скоро позвоните. Неужели уже нашли фотографии?

Она действительно рада была его слышать, поэтому слова произнеслись сами собою, без малейшего напряжения.

– Нашел, конечно, – услышала Ева, и ей показалось, что одновременно с голосом она слышит и его улыбку. – Их не так трудно найти.

Он снова замолчал. Ну конечно, ему неловко предлагать ей: давайте встретимся!

– Тогда мы можем увидеться, Артем, – предложила Ева. – Если, конечно, у вас есть время.

– Да, – как-то коротко, почти судорожно, прозвучало в трубке. – Вы только скажите, где и когда.

На этот раз они встретились на Пушкинской площади. Не то чтобы Ева куда-то торопилась… Но ей показалось вдруг, что не надо этого делать. Не надо встречаться с Артемом, не надо смотреть его фотографии… Хотя ничего особенного ведь нет в том, чтобы вместе с бывшим учеником вспомнить школьные годы!

Но все-таки она попросила его прийти на Пушкинскую площадь.

День, как и вчера, был исполнен особенного, присущего только большому городу зноя: когда и солнце не слепит глаза, теряясь где-то в полускрытом высокими домами небе, и легкий ветер не приносит прохлады, только едва ощутимо колышется сжатый домами воздух.

На скамейках между памятником Пушкину и кинотеатром было прохладно из-за работающих с самого утра фонтанов. Ева не почувствовала жары, хотя не совсем правильно выбрала платье для такого дня – летнее, но с длинными рукавами.

Платье подарила ей к приезду мама, и оно сразу понравилось Еве. Ей, как и остальным в семье, вообще нравилось все, на чем останавливался мамин простой, но точный вкус. А в этом пестром и веселом штапельном платьице больше всего ей нравились как раз длинные свободные рукава – из какой-то невесомой, похожей на паутинку белой ткани. Сквозь нее особенно трогательно просвечивали тонкие Евины руки; впрочем, об этом она не догадывалась.

На паутинки походили и ажурные накидные петли, идущие по всему платью, от полукруглого декольте до колен.

Артем уже сидел на лавочке за памятником Пушкину, когда Ева остановилась на ступеньках, ведущих к фонтану. Она не сразу заметила его сквозь облако водяной пыли и оглянулась, думая, что он вот-вот покажется где-нибудь у выхода из метро.

– Ева Валентиновна! – услышала она.

Артем поднялся со скамейки и быстро пошел к ней, на ходу отбрасывая недокуренную сигарету. Ева тоже пошла ему навстречу. Зачем отходить от свободной лавочки, там-то они сейчас и посидят, и быстро посмотрят фотографии. Но он уже подошел к недлинной лестнице, посередине которой стояла Ева, и остановился двумя ступеньками ниже.

Артем был выше ее ростом, но теперь, из-за лестницы, смотрел на Еву чуть-чуть снизу вверх. Но взгляд его был все тот же: внимательный, немного ей непонятный…

И вдруг, встретив этот направленный на нее взгляд, Ева почувствовала, как, подобно мелкой лужице, испаряется все то, что она про себя называла неловкостью, странностью сегодняшней встречи. То, что исходило от этого мальчика, нельзя было назвать ни спокойствием, ни уверенностью, ни даже обычной доброжелательностью. Она не знала, как можно было бы это назвать! И, по правде говоря, не хотела об этом думать.

– Здравствуйте, Артем, – сказала Ева, с трудом сдерживая радость от того, как легко и незаметно испаряется в ее душе эта мелкая лужица тревоги. – Я опоздала?

– Нет, – не отводя взгляда, ответил он. – Здравствуйте, Ева Валентиновна.

На секунду ей показалось странным, что он так старательно называет ее по имени-отчеству. Хотя как еще он может ее называть?

– Скамейку вашу сейчас займут, – улыбнулась она. – Пойдемте скорее, Артем, а то негде будет фотографии смотреть!

Скамейка, с которой он только что поднялся, была еще свободна. Они побежали по лестнице, Ева зацепилась каблуком за ступеньку, Артем поддержал ее под локоть, наконец одновременно и быстро, как в детской игре, они уселись на облюбованную скамейку – и, взглянув друг на друга, не сговариваясь, рассмеялись.

– Где же ваши фотографии? – Ева не стала объяснять ему, почему смеется сама, и не стала спрашивать о причине его смеха; это было совершенно не нужно. – В самом деле так быстро нашли? У вас ведь, наверное, много их, раз вы давно снимаете.

– Нашел, конечно. – Смех у Артема был веселый, но, когда он смеялся, лицо его почему-то почти не менялось. Было вообще что-то неизменное в его лице, не зависящее от настроения, но Ева не могла понять что. – Какая разница, давно или недавно?

Их ничего не значащие, поочередно произнесенные фразы только укрепили ощущение, возникшее сразу же, как только она увидела его сегодня: ничего странного, ничего неправильного нет во всем, что происходит с нею в этот летний день… Это ощущение было таким новым для Евы, таким незнакомым, что она даже удивилась в душе.

Но времени удивляться не было. Артем уже расстегнул черную брезентовую сумку и достал красную картонную папку.

– Вот, – сказал он, развязывая короткие веревочки, – эти из Абрамцева.

Положив папку себе на колени, Ева всматривалась в большие черно-белые фотографии. Она смотрела – и не понимала, когда он успел сделать эти снимки…

На всех фотографиях была она. У окна аксаковского дома. На неширокой тропинке, ведущей к церкви Спаса. В насквозь просвеченном солнцем осеннем лесу. На берегу речки, струящейся где-то внизу, в узких и глубоких берегах.

Понятно, почему Ева не знала даже, что у Артема был с собой аппарат. На всех этих фотографиях она была снята то вполоборота, то издалека, то немного снизу – как на той, например, где смотрела из окна на заходящее солнце и на ее лице лежали отсветы.

Ева так растерялась, увидев собственное изображение, столь многократно повторенное, что не сразу заметила даже, как хороши сами по себе эти фотографии. Паутинки бабьего лета, которые она и теперь помнила со всей ясностью той, давней радости, с такой же ясностью видны были на этих простых снимках. И не только видны, но ощутимы – как ореол непонятной, но зримой печали одиночества, которым окутана была женщина в насквозь просвеченном осеннем лесу.

Она молчала, не зная, что сказать.

– Вы… очень хорошо это почувствовали, – наконец произнесла Ева. – Мне действительно… так и было тогда, в тот день. Я помню то свое настроение, но и сейчас не могу его назвать…

Она ожидала, что Артем что-нибудь скажет, ответит. Но он молча и осторожно закрыл папку и положил поверх нее следующую. И Ева сразу поняла почему-то, что так и надо было сделать. А что он должен был говорить – благодарить, вежливо отнекиваться? Она не решалась поднять на него глаза.