Возраст третьей любви - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 53

Через два дня Высоцкий с Мариной Влади заходили к бабушке в гости, сидели до ночи. Приходили и уходили еще какие-то люди, но Юра видел и слышал только его, и не знал, как назвать чувство, которое вызывал у него этот человек с его голосом, взглядом, песнями, улыбкой… Свободы, дара?.. Но даже этих определений было мало. Да Юра и тогда не искал для жизни определений.

– Я ведь сам не сахалинский, – сказал Саша Коновницын. – В Орле родился. Мотался по Союзу, пока не прибило к самой дальней гавани. И, поверишь, только там почувствовал: вот это мое место и есть. А почему – не знаешь? – Он снова улыбнулся, вошел за Юрой в подъезд и добавил: – Я теперь всех к нам переманиваю. У нас живешь – как дышишь, сам не замечаешь. Поехали, а?

Он засмеялся – наверное, еще меньше, чем Юра, придавая значения своему приглашению. Могли ли они оба знать тогда, что через несколько лет Гринев, неожиданно для всех, его вспомнит?

– Что за стихи, Саша? – спросил Юра, наливая по второй. – В машинке-то?

– А-а… – Сашкины глаза сверкнули, выдавая волнение, которое он маскировал равнодушным тоном. – Венок сонетов. Почитаешь потом.

– А сейчас можно?

– Ну, читай сейчас, – с тем же притворным равнодушием кивнул Коновницын. – Хочешь, сам почитаю?

– Нет, – отказался Юра. – Мне глазами лучше.

Сашка выпил, взял со стола стопку листков, вынув последний из машинки, налил себе еще.

Юра читал – и не понимал, что это он такое читает. Ему как-то даже не верилось, что все это Сашкой написано. В первом сонете было про съезд народных депутатов и про то, как все ходят по городу с радиоприемниками в руках и слушают речи про свободу. Во втором – про августовский путч, который герой сонета встретил на берегу залива Мордвинова. В третьем – про второй путч и стрельбу возле московского Белого дома…

– Что это ты, Саня? – удивленно спросил Юра, поднимая глаза от листков. – На политику тебя, что ли, потянуло?

– Ты читай, читай, – усмехнулся тот. – До магистрала не дошел еще?

Последний сонет в венке, магистрал, складывался из первых строк всех сонетов, которые Юра только что прочел. Но он не узнавал ни единой строки… Откуда они взялись – про дождь, смывающий следы, про пустое небо, про тоску, от которой некуда уйти?.. Невозможно было уловить: каким образом, каким чудом в итоге политических размышлений получилась эта прозрачная, совершенно Сашкина печаль последнего сонета?

– Обвел я тебя вокруг пальца? – усмехнулся тот, заметив, как Юра вчитывается в строчки магистрала. – Я так и хотел, да все не получалось, сегодня только… Что останется, если подумать? Только и вспомнишь, как звезды светили, пока ты по приемнику про путч слушал на берегу… Не великая мысль, зато моя.

– Слушай, а ты такого не читал – Береговой, Костя Береговой? – спросил Юра. – Он, кажется, стихи свои посылал в областную газету.

Ему всегда неловко было оттого, что он не может ничего сказать именно о том, о чем сказать хочется больше всего. И всегда при этом попадает на язык что-то постороннее…

Но Сашка никогда не обижался на гриневские вопросы невпопад. И память у него, несмотря на злоупотребления, была отличная.

– Читал, – пожал он плечами. – Военный, что ли? Стихи как стихи. Шумит океан, я смотрю на тебя, звезды смотрят на нас, у тебя глаза как звезды, я не могу с тобой расстаться, и рифмы все глагольные. Как у всех. А ты почему спросил?

– Да просто. Ты не сердись, Саня, но вот… Стихи у тебя – не сравнить с его, и говорить нечего. Но Костя этот своими стихами счастлив, а ты несчастлив. И тоже ведь – стихами…

– Да что ты себе голову этим ломаешь? – усмехнулся Сашка. – Графоманы все своими стихами счастливы, невелика хитрость. Ты, Юр, чего – о смысле жизни задумался? – Он прищурился, внимательно глядя на Гринева. – Так ты не думай, тебе об этом думать не надо.

– Почему это?

Юра слегка приобиделся из-за того, что Сашка сделал ударение на слове «тебе».

– Да потому. У тебя смысл с жизнью и так совпадают, ты, видно, уродился такой. Давай-ка выпьем лучше, а то час уже над первой сидим, как девочки.

Сашка разлил водку, суеверно убрал со стола пустую бутылку. Он вытряхивал в свой стакан последние капли, и лицо его при этом выражало куда большее волненье, чем при разговоре «о смысле жизни».

«А мне он нужен, этот разговор? – вдруг подумал Юра. – Можно подумать, я и впрямь смысла ищу за разговором или жду, чтобы посторонний человек что-то мне объяснил, чего я сам о себе не знаю. Не в этом же дело…»

Дело было в том, что вот сейчас можно встать и уйти. И Сашка не обидится, и даже не очень заметит его отсутствие, потому что есть у него еще одна бутылка, и есть своя жизнь, в которой Юрий Валентинович Гринев – случайный, хотя и не слишком назойливый гость.

– Ну, за венок твой давай выпьем, – сказал Юра. – Я у тебя переночую, Саня, ладно? Сдуру за рулем приехал.

– Нашел куда ехать за рулем! – хмыкнул Коновницын. – Ночуй, конечно.

Он вышел из комнаты, пока Юра звонил на коммутатор в общежитие, и вернулся с двумя копчеными селедками в руках.

– Я, может, Юр, и дурак, – сказал Сашка, – но вот как представлю, что жену надо будет предупреждать… И все, хоть стреляй.

– Я не жену, она на работе. Мало ли, – пожал плечами Юра. – Вдруг случится что, должны знать, где меня найти.

– И это тоже. Ну, у каждого своя планида, – философски заключил Сашка, разделывая селедку на куске газеты. – Да, – вспомнил он, – ты Бунина вроде хотел, девятитомник? Тут продает один старичок, я договорился. Только прямо завтра звякни, выкупи, ему деньги срочно нужны.

– Что ж ты молчишь! – обрадовался Гринев. – Конечно, завтра же заберу.

Он действительно давно искал Бунина, притом именно этот коричневый девятитомник: почему-то не мог читать в других изданиях, даже шрифт в этом был особенный.

После первой Сашка резко опьянел, говорить стал мало, а на половине второй бутылки и вовсе обвис на стуле, пробормотал:

– Ты на диване там ложись… Чего-то я…

Он добрел до расстеленной кровати, с трудом сбросил тапки, скрючился поверх одеяла. Юра попробовал было снять с него рубашку, но Сашка дернул плечом:

– Не надо, ты чего?.. На утро оставь мне сто грамм…

Юра уже пожалел, что остался. Тоскливо ему здесь было – под селедочный запах, под Сашкин присвистывающий храп, в тусклом свете голой лампочки… Хорошо хоть чистые простыни всегда лежали в шкафу – просто потому, что Коновницын редко перестилал для себя постель.

Юру, наоборот, почти не взял хмель. Только голова заболела: конечно, Сашка сэкономил и взял водку подешевле. Глаза привыкли к темноте, он смотрел в потолок, рассеянно разбирал причудливые узоры трещин.

Постепенно все-таки наваливалась хмельная тяжесть: безразличие овладевало им, все равно становилось – лежать ли здесь, на чужом продавленном диване, дома ли, в свежей постели… Кончилась бы поскорее эта ночь с невеселыми мыслями… «Мысли окаянные, думы потаенные, бестолковая любовь, головка забубенная…» Да какие думы, какая любовь – никаких… Ломаные трещины, чужие лица… Надо наконец съездить домой, теперь уже с Олей… Свинство, сколько не был… Отпуск взять…