Последняя Ева - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 98

– Боже мой! – ахнула Эмилия Яковлевна. – И правда, мои глазки, синие… Мой внук, Надя! – И она вдруг заплакала, тут же засмеялась сквозь слезы, заплакала снова…

Машина сигналила под окном, что-то приговаривала акушерка, какие-то люди в белых халатах взбегали на крыльцо…

Надя смотрела на своего сына.

Он лежал, спеленутый, как белый камешек, на руках у бабушки Эмилии и глядел на нее снизу вверх серьезными синими глазами.

Ева ждала маму из Кратова с таким нетерпением, с каким не ждала ее никогда в жизни! Она даже в школу позвонила и соврала, будто заболела, чего не делала никогда, даже из-за Дениса.

Она знала, что папа подвезет маму до дому и сразу поедет на работу – едва ли даже поднимется, потому что они позавтракали вдвоем на даче. Так что она не удивилась, услышав, что только один человек тихо входит в квартиру.

– Мама! – Ева выбежала ей навстречу. – Звонил Юрка, вчера позвонил, сразу, как только ты ушла! Жив, здоров, был в командировке на заливе Мордвинова, позвонить оттуда невозможно, всех целует!

– Ты правду говоришь, не успокаиваешь меня? – тихо спросила Надя, застыв с туфлей в руках.

– Он сказал: «Чтоб мне сдохнуть!» – подтвердила Ева.

– Бессовестный! – Надя наконец улыбнулась. – Ну вот, не зря бабушка снилась.

– А он говорит, что ему тоже, – вспомнила Ева.

– Да уж наверное. Его ведь ангел-хранитель, и мне о нем напоминала.

Ева с трудом дождалась, пока мама переоденется, смоет с туфель весеннюю кратовскую грязь. Она хотела услышать, немедленно хотела услышать: как все это было тридцать с лишним лет назад?

– Ты же обещала, мам, – совсем как ребенок попросила Ева. – Помнишь, обещала вчера? Или теперь жалеешь, что вообще мне сказала?

– Не жалею, – улыбнулась Надя. – Вот папа твой – тот расстроился. Она, говорит, и сейчас ребенок, младше Полинки! Ну, сама с ним поговоришь.

Ева видела, что маме трудно рассказывать – вот так, специально, сидя в детской у Полинкиного стола, как будто за школьной партой. Но Ева слушала, не прерывая, не переспрашивая – и Надя постепенно начала говорить быстрее, взволнованнее, перебирая разбросанные по столу разноцветные мелки, машинально складывая из них причудливые узоры…

Ева вглядывалась в ее красивые, чуть удлиненные к вискам глаза, во все ее до сих пор молодое лицо с неправильными и выразительными чертами. Она смотрела на легкие завитки волос на маминых щеках и пыталась представить, как та отрезала каштановую свою косу, чтобы все в ее жизни стало по-новому…

– Но что же это было, мама? – тихо произнесла Ева, когда Надя наконец замолчала, словно задохнувшись. – Что же это было у тебя к папе – тогда, сразу, – если не любовь? Просто жалость?

– Я не знаю… – медленно произнесла Надя. – Нет, знаю! Да, теперь знаю, могу назвать. Я почувствовала свою судьбу, вот что это было. Ты понимаешь? Может быть, детей, которые у меня должны родиться, или папу, или тебя. Вы ведь уже были, и вам нужно было, чтобы я жила так, а не иначе… Но я не умом это вывела, именно почувствовала, хоть и не поняла тогда.

– «Кто-то маленький жить собрался», – улыбнулась Ева.

– Это что такое? – удивленно переспросила мама.

– Не обращай внимания, мам, стихи.

– Образованные вы личности! Папа мне тоже когда-то говорил, что наука откроет ген счастья… – Надино лицо осветилось воспоминанием. – Но как же мне мешали мои годы! Я ведь девчонка была, вот как Полинка теперь, ты только представь! Это же самый тот возраст, когда кажется: все впереди, все еще будет… Думаешь, легко в такие годы понимать: вот с этим мужчиной суждено прожить жизнь? Все ведь хочется нового, другого, а тут сразу – муж, дети, все так определенно… Как я от папы тогда не сбежала, удивляюсь, – улыбнулась она. – Кто знает, как оно было бы, если бы Адам тогда появился… И правда, только жалость меня держала.

– Он потому вчера и думал, что ты билет в Польшу берешь? – догадалась Ева.

– Ну конечно! Мне-то, по юной моей дурости, казалось: вот тогда, с Адамом, и была любовь. Все так красиво – он молодой, загадочный, звезды, дожди, танцы на Валу. Бог меня рядом с папой удержал, не иначе! Или знаешь… – Надя помедлила мгновение, словно обдумывая, как лучше выразить то, что чувствовала в себе. – Я думаю, что бабушка Эмилия очень много для меня значила. Вот это я уж точно не могу объяснить, у меня просто слов не хватает. Но если бы я ее не увидела тогда, на столе у тети Клавы, – точно все было бы по-другому. Она так стояла… Как Москва! – вдруг улыбнулась Надя. – Правда, она для меня всегда и была – Москва, я через нее сразу Москву почувствовала, как она есть. А потом все уже было неважно: как она ко мне относилась, ревновала ли…

– Тебе с ней, наверное, нелегко было, – сказала Ева.

– Нет, ты знаешь, как ни странно – легко, – возразила Надя. – Конечно, я была не ее круга, не ее воспитания, во всем другая. Но она меня уважала за что-то, по-моему, хотя никогда не давала понять, за что. Как и я ее… А мама моя, помню, просто в ужасе была! Ты для нее, говорила, всю жизнь будешь прислуга, а Евочка – кухаркина дочка. Я знаю, что этого не было, – кивнула она, заметив протестующий Евин жест. – К тебе она хорошо относилась. Не так, конечно, как к Юре, к нему совсем было другое… Но с Полинкой наравне.

Ева улыбнулась, вспомнив, какими словами сопроводила бабушка Миля рождение младшей внучки. Третья беременность, в отличие от первых двух, была у Нади тяжелой – с больницами, капельницами и кесаревым сечением… Узнав о рождении девочки, бабушка Миля пожала плечами.

– И зачем столько мучиться? – сказала она. – Носить, рожать, растить – и все для того, чтобы вышла кому-то жена, ни для чего больше! Ну, пусть растет здоровенькая.

Еве всегда казалось, что для бабушки, ни разу не заведшей романа после смерти мужа, полноценными людьми все равно были только мужчины, из которых она безошибочно выбирала достойных ее внимания.

А мужчиной из мужчин был внук Юра – с самого своего рожденья.

– А папа? – спросила Ева. – Неужели он не чувствовал, что ты его не любила?

– Чувствовал, конечно, – кивнула Надя. – Все он чувствовал, мучился ужасно и ничего ведь поделать не мог… У нас с ним нелегко начиналась жизнь, Евочка, и все из-за меня. Хотя, может быть, – добавила она, – из-за этого он все остальное легче переносил – с ногой. Все удивлялись, говорили, что сила воли у него необыкновенная, а я чувствовала: ему все ерундой кажется по сравнению с тем, что я его не люблю… Однажды, знаешь, мне просто страшно стало. – Она посмотрела на Еву знакомым испытующим взглядом, словно проверяя, можно ли рассказать. – Уже Юрка у нас родился, мы уже год вместе жили. Но у меня бывали сны… Очень я в них себя чувствовала счастливой! Теперь-то понимаю: просто потому, что беззаботной. Да, так вот, снится мне какой-то сад, цветы все цветут одновременно, как никогда не бывает, я даже запахи во сне чувствовала – ландышей, маттиолы… А я сижу на маленькой скамеечке, в каком-то легком платье, и разговариваю с мужчиной, который у ног моих сидит на траве. Я даже лица его не различаю, но мне так хорошо, так легко, и век бы так сидела, говорила обо всем! И вдруг понимаю: сейчас ведь Валя за мной придет, нам надо будет куда-то уйти, ничего не поделаешь, надо, надо… И так мне тоскливо становится, хоть в петлю: куда, зачем уходить из этого сада? Я проснулась от тоски, лежу, чуть не плачу. Вдруг чувствую: Валя не спит. Поворачиваюсь к нему и вижу: у него такая мука на лице, что сил нет смотреть. И вдруг он меня спрашивает: неужели тебе со мной до сих пор тягостно, Надя?.. Я ему: что ты, Валечка, почему это ты вдруг? Подумала, что, может быть, разговаривала во сне, хотя никогда ведь раньше… А он говорит: извини, милая, это мне просто сон дурацкий приснился. И рассказывает сон: как будто он входит в какой-то сад, а там я сижу на низенькой скамеечке, у ног моих какой-то мужчина, мы разговариваем… И все то же самое! Он весь был на меня настроен, даже во сне… Мне страшно стало, Ева.