Последняя Ева - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 68

И привыкла, что при виде этой машины и его самого, входящего в ворота школы, сердце начинает биться ровно, и спокойствие охватывает ее живительной волной.

Она чувствовала в нем такое внимание к себе, какого не чувствовала никогда не только со стороны мужчины, но и вообще ни с чьей стороны. Даже родительская любовь была всего лишь родительской любовью, привычной и почти не замечаемой. А во внимании этого умного и интересного человека была новизна, которой Ева не могла не заметить, и особенно теперь – после всего, что услышала от Дениса…

Теперь она особенно остро чувствовала, что Льву Александровичу приятно ее общество, и это было в ее жизни впервые.

Ей нравились простые, но для нее совершенно непривычные знаки внимания, которые Горейно оказывал с присущей ему непринужденностью: небольшие, со вкусом подобранные букеты, вовремя поданная рука, когда спускаешься по скользким ступенькам, интерес, с которым выслушиваются твои рассказы о сегодняшнем уроке или о какой-нибудь книге…

Ева впервые ощутила, что такое настоящее мужское внимание, и это оказалось так приятно, что она забыла обо всех волнениях и тревогах, которые не давали ей покоя в последние недели, месяцы, годы.

Конечно, она понимала, что неравнодушие к ней Льва Александровича – это не просто вежливость воспитанного человека. Она почему-то с самого начала это поняла, с той минуты, когда он предложил ей пойти вместе в Писательскую лавку. Да он этого и не скрывал…

«Но я сама? – думала Ева, кладя трубку после его звонка или входя в свой подъезд, к которому он неизменно подвозил ее на машине. – Я ему небезразлична, это видно. А он мне?»

Как она относится к нему, Ева понять не могла. Конечно, в ее отношении к Горейно не было той самозабвенной страсти, которая туманила сознание, когда она влюбилась в Дениса. Наоборот, ее чувства ко Льву Александровичу были ясными, спокойными и вполне объяснимыми. Но это-то и было единственным, что ее смущало… Слишком уж резок был контраст между тем, что она привыкла считать любовью – бессонными ночами, трепещущим телом, нежностью, от которой замирает сердце, потребностью безраздельно отдаваться любимому человеку, – и тем, что связывало ее со Львом Александровичем. Но ведь уже связывало…

В пятницу Горейно не заехал за Евой в школу – они договорились встретиться вечером у входа в Зал Чайковского и куда-нибудь пойти. То есть он, наверное, представлял, куда именно. Ева уже привыкла к тому, что ко встрече с ней Лев Александрович готовит маленькие сюрпризы: билеты на хороший спектакль, например.

Поэтому она даже не стала спрашивать, куда они пойдут – наверняка это будет какое-нибудь приятное место. Может, в Зал Чайковского и пойдут, если программа хорошая. Лев Александрович любил классическую музыку и отлично в ней разбирался.

Еве приятно было собираться на встречу с ним. Жаль, правда, что выходила она не из дому, а прямо из школы, где задержалась из-за тургеневского вечера, и поэтому не могла надеть что-нибудь особенное, выходное. И подкрашиваться пришлось перед зеркалом в учительской, когда все разошлись.

Она рассматривала себя в этом небольшом, в половину роста, зеркале так внимательно, как будто видела впервые. В каком-то смысле так оно и было. Ева действительно впервые пыталась взглянуть на себя не просто чужими глазами, а глазами человека, которому она явно нравилась.

«А что? – думала она. – Конечно, не Клаудиа Шиффер… Но что хорошего, если присмотреться, в Клаудии Шиффер? Глянцевая картинка, ничего больше. А волосы у меня даже лучше – хоть и серые, зато густые. Правда, в узле все равно не видно… И глаза, если подкрасить, немножко повыразительнее становятся».

Вообще-то Ева почти не подкрашивала глаза, только слегка подводила карандашом веки. Тушь на ресницах ей мешала, а едва заметные карандашные черточки не добавляли ее глазам выразительности. Поэтому для Евы стало большим открытием, что в обрамлении густых от туши ресниц даже ее бледно-серые глаза кажутся блестящими, более темными и едва ли не загадочными. А может быть, дело было даже не в туши – дорогой, английской, купленной в магазине на Тверской. Евины глаза мерцали в предвкушении счастья, и не заметить этого блеска не могла даже она сама…

Тем более естественным казалось, что его заметил Лев Александрович.

– Вы прекрасно выглядите, Ева! – сказал он, как только она подошла к нему поближе.

Горейно стоял на ступеньках Зала Чайковского и держал в руках букет синих ирисов, обрамленных кружевной зеленью.

– Я не опоздала, Лев Александрович? – спросила Ева.

– Не опоздали. – Он улыбнулся и протянул ей цветы. – И вообще, это не стоит вашего беспокойства. Что с того, если бы и опоздали? Вы же не полковник Генштаба, а прелестная женщина! Женщинам свойственно опаздывать на свидания, разве нет?

Ева вовсе не была уверена в том, что она прелестная. И свойственно или несвойственно подобным женщинам опаздывать на свидания – этого она тоже не знала. Она вдруг вспомнила, как ждала Дениса в томительной тишине пустой гарсоньерки, и отвела глаза от спокойного, ласкового взгляда Льва Александровича.

Как ни странно, они до сих пор не перешли на «ты», хотя встречались уже больше месяца, и почти каждый день. Но это совершенно не доставляло Еве неудобств – даже наоборот! Ей ужасно трудно было переходить на «ты», и она испытывала неловкость, когда после пяти минут знакомства ей предлагали это сделать. Но ведь и отказываться было неудобно, а значит, надо было все время следить за своей речью… Только ученикам не приходило в голову называть ее на «ты», и не в последнюю очередь поэтому она чувствовала себя легко только с учениками.

– Ева, я должен извиниться перед вами, – несколько смущенным тоном сказал Горейно. – Хотел сделать вам сюрприз, взял билеты на «Виртуозов Москвы» и был уверен, что концерт сегодня. И вот – подхожу к Филармонии и наблюдаю полное отсутствие толпы! Лишний билетик тоже никто не спрашивает. Что, думаю, случилось, неужели концерт отменен? Начинаю считать – и тут наконец понимаю, что первое марта было вчера… Мне почему-то показалось, что этот год високосный, и я прибавил февралю лишний день!

Лицо у него было такое расстроенное, что Еве даже жаль его стало.

– Ничего страшного, Лев Александрович! – горячо воскликнула она. – Это же хорошо, что год не високосный, правда? Високосные годы несчастливые, а этот…

– А этот будет счастливым, – медленно, глядя в ее глаза своим внимательным, ласковым взглядом, произнес он. – Вы совершенно правы, Ева, не стоит жалеть. Но куда же нам пойти? – спросил он уже обычным тоном.

– Не знаю, – пожала она плечами. – Может быть, в какой-нибудь театр?

– Нет, Евочка, – улыбнулся Горейно, – я не люблю ходить в «какой-нибудь» театр, я люблю ходить в хороший театр на хороший спектакль. А сегодня хороших спектаклей, к сожалению, нет, я уже посмотрел афишу, когда обнаружил свою промашку. Так что придется нам ограничиться совместным ужином!

Что ж, совместный ужин с ним обещал быть приятным, и Ева кивнула.