Едет, едет мой ревнивый муж домой,
Хочет, хочет меня молоду побить!
* * *
Экипаж ожидал Шарля, как и было договорено, на другой стороне улицы. Ямщик ничуть не удивился, что в дом вошла одна дама, а вышло две, да еще с сундуком. Знать, забрала кого. Француженка-модистка заезжала за подругой, их теперь пропасть у господ живет, толстомордых дочек политесу учит, или шляпки шьет, или шоколад варит — нашим не чета.
Словом, ничего дурного в паре Шарля и Надин возница не заприметил. А заприметил бы — сейчас свез к квартальному! За каждый донос по полушке, вот в месяц полтина и набежит. Однако сегодня от добрых ездоков он имел куда больше полтины и был доволен жизнью.
Лошади мерно застучали копытами. До ямщика долетели обрывки фраз по-французски. Он не понимал ни слова, и вскоре перестал прислушиваться.
Между тем Надин прорвало.
— Что ты наделал? — Рыдала она. — Ты убил графа… Это государственное преступление!
Об убийстве еще трех человек почему-то не упоминалось.
— Нас станут искать. А когда найдут, повесят!
«Повесят, расстреляют, — думал Шарль. — Все лучше, чем заживо гнить в крепости. Или тут такие крепости, что и женщина может удрать?» — Он выразительно посмотрел на Надин. Как ей удалось бежать из Пернова? В Лондоне де Бомон не задавался этим вопросом. Были другие важные дела. Теперь же неприятные мысли лезли в голову.
— Я могла бы быть прощена, — всхлипывала Штейн. — Мне вернули бы имущество, титул.
Запоздалое прозрение потрясло Шарля.
— Послушай, Надин, — очень тихо сказал он. — А ведь это ты меня сдала? И твое похищение в доме Шувалова — не более чем спектакль?
Женщина перестала плакать, извлекла из рукава платок и прижала его к глазам. Пауза затянулась. Чем больше Штейн молчала, тем глубже шевалье уверялся в своей правоте.
— Хотелось бы понять твою логику, — протянул он. — Собственно говоря… за что?
Ее начала бить мелкая дрожь.
— Ты спрашиваешь? Ты не понимаешь? — Нервный смех Надин был сух, как кристаллики соли.
Де Бомона разобрало зло.
— Не понимаю, — отрезал он. — Я тебе ничем не обязан. Ты свалилась мне в Лондоне на голову, я принял тебя, кормил, одевал, ни о чем не расспрашивал…
— А может, стоило расспросить? — Оборвала Надин. — О том, например, как меня взяли после твоего бегства. Держали в съезжей избе, пороли, словно крепостную! — Ее голос сорвался. — Ты бросил меня, предал… А теперь спрашиваешь: за что?
Умение женщин из всего сделать роман бесило Шарля.
— Ты прекрасно знала, кто я такой, — холодно бросил он. — У тебя было два пути: умереть или работать на меня. Ты выбрала второе. Хочу напомнить: я неплохо платил. Золотом. Все остальное, — он презрительно скривился, — лишь прилагалось.
Надин смотрела на него с нескрываемым отвращением.
— И тебе было известно, что рано или поздно придет момент, когда я должен буду исчезнуть, — гнул свое де Бомон. — А теперь ты сводишь со мной бабьи счеты за то, что является для меня всего на всего работой.
— Всего на всего работой, — медленно повторила Штейн. — Со мной работа, с Ее Величеством королевой Шарлоттой, с Маврой Егоровной. Я потеряла ребенка. В Англии король сошел с ума. Шувалова овдовела. Хорошая у тебя работа, Шарль.
— Какая есть, — огрызнулся Шарль. — Я ее не выбирал. И кстати, — де Бомон помедлил, — Не было никакого ребенка. Да, Надин?
Она вздрогнула и опустила глаза.
— Я догадался в первую же нашу ночь в Лондоне, — ответил шевалье на непроизнесенный вопрос. — У рожавших женщин вены на ногах под коленями выпуклые и синие, их выворачивает от натуги. А у тебя, Надин, кожа нежная, шелковая, без растяжек. И на боках, и на животе.
Штейн кусала губы.
— Ты очень наблюдателен, Шарль, — наконец, отозвалась она. — Это только любящие глаза ничего не замечают. А ты никогда не любил.
— Нет, — отрезал он. — Впрочем, как и ты. — Разговор затянулся. Де Бомон на ходу толкнул дверцу кареты. — Это все, что я могу для тебя сделать. — Он схватил не ожидавшую такого обхождения Надин за шиворот и резким пинком вышвырнул в темноту.
Через секунду раздался глухой шлепок, свидетельствовавший о том, что барышня приземлилась в сугроб. Больше о ней можно было не беспокоиться.
Глава 13
ЦАРЕУБИЙЦЫ
Алексей Орлов огляделся по сторонам. Он стоял в роскошной приемной Аничкова дворца, стены которой от пола до потолка были забраны малиновым штофом, по углам висели зеркала в дубовых позолоченных рамах, а на уровне человеческого роста торчали двурогие светильники с чеканными гирляндами из отполированной меди.
Сторонники Екатерины осторожно выходили на крупных вельмож. Тех, кто мог оказать содействие перевороту. В резерве уже были Панин, генерал Вильбоа, Бецкой. На этот раз Алехану выпало вербовать Алексея Разумовского, бывшего фаворита Елизаветы. С гетманом Малороссии Кириллом Разумовским уже работали адъютанты. Там дело шло гладко.
Поручик не осмелился присесть на диван. Хотя окружающее великолепие не подавляло его, Алексей все же испытывал род волнения. Даже если его разговор с Разумовским пройдет благополучно, где гарантия, что граф не предаст заговорщиков при первом же удобном случае?
Третий Орлов был наименее импульсивным из братьев, и с тех пор, как Старинушка начал сдавать, старался все семейные дела подгрести под себя. Заговор относился к их числу. Если весельчак Гришан стал душой гвардейской партии, то холодный расчетливый Алехан — ее мозгом. Он явился в дом Разумовского у Аничкого моста и небрежно потребовал аудиенции, как само собой разумеющейся вещи. И о чудо! Никто из лакеев даже не возразил. Его провели в приемную и обещали доложить. Все-таки Алексей умел себя поставить!
В дверях возник юноша-гайдук в синем доломане и высокой желтой шапке с кисточкой.
— Господин поручик, ступайте за мной в диванную. Их сиятельство граф Алексей Григорьевич скоро выйдут.
«Вот так, — удовлетворенно сказал себе Орлов, — Уметь надо! Серьезные визиты для серьезных людей». Ждать пришлось долго, граф не торопился, начальственно выдерживая паузу. Посетители должны понимать: они пришли к крупному вельможе, которого может задержать масса важных дел, куда более серьезных, чем их мелкие просьбишки…
Наскучив мерить шагом диванную, Алексей заглянул через раскрытые двери в соседнюю комнату. Это была гостиная. Веселые ситцевые обои на стенах, розы в китайских вазах на низких столиках, чудесные итальянские пейзажи маслом… Внимание Орлова привлекло непомерно большое зеркало-трельяж, занимавшее собой весь дальний угол комнаты.
Поручика погубило любопытство. Он никогда в жизни не видел такого чудовищного сооружения из стекла и островерхих готических рамок, крепившихся друг к другу, как створки дверей. Рядом стояла ореховая ширма в том же стиле. Впечатление рыцарского замка усиливало окно-витраж с изображением Иосифа Аримафейского, державшего в руках чашу и цветок шиповника. Лицо святого чем-то неуловимо напомнило Алехану графа Сен-Жермена.