И сразу получил отрепетированный удар в челюсть от недовольного слушателя его теорий.
Он отрубился. Изящно рухнул головой на подушку. Это было красиво.
Я посмотрел на прибор: должно быть, это тревожная кнопка. Взглянул осторожно в окно, прислушался к дверям. Всё тихо и спокойно.
Нужно торопиться.
Я раскрыл сумку.
Мой новый мир будет построен на руинах этого. Мой новый путь начнется отсюда. Моя новая жизнь зародится вместе с его последним вздохом.
Мысли неслись градом. Но я словно видел каждую градинку, со всех сторон, и каждая была на своем месте. Это как замедленная съемка дождя. А все мириады капель поглощаются огромным безмятежным морем. И море это – я.
Через минуту-две профессор очнулся и обнаружил, что его рот в несколько мотков заклеен липкой лентой. Ею также завязаны его руки и ноги.
Дикий страх на его лице. Да, пожалуй, мне это нравится.
Вот так ты должен был выглядеть всегда, а не с пафосным видом расхаживать перед интеллигентами из своей вечерней школы.
Венгров беспомощно ерзал по своей кровати. Он пытался мычать, хлопал глазами и смотрел, как я разливаю по его комнате жидкость из канистры. И замычал сильнее, когда понял, почему он такой влажный и пахнет бензином.
Я же, вместо того чтобы ускориться, видя, что он наблюдает, стал поливать спальню медленнее, будто ухаживал за цветочным садом. Ведь в этот момент у нас возникла ментальная связь. Мы понимали друг друга, мы как бы общались. Эти секунды вдруг стали важны для меня. Я чувствовал власть. И даже не просто власть паука над запутавшейся в сетях мухой – падальной мухой! – а могущество иного рода. Господство над скрытым от обычных людей миром.
Венгров заскулил громче. Жалобно.
– Нет, я не открою тебе рот, – говорил я, орошая комнату. – Мне неинтересно, что ты скажешь. Я уже всё слышал. Теперь буду говорить я. Потому что мне надоела ваша болтовня, и твоя, и… Я убил ее. Ты, наверное, не знал. А может, и знал. Может, она явилась к тебе во время медитации и рассказала, что я сбросил ее с балкона. В общем-то, всё как ты и просил. А если нет, расскажет, когда вы встретитесь там, во Вселенной. Я тоже приду к вам в свой час – через триста лет.
Он пыхтел, слушая мой голос.
– Я сначала предположил, что ты просишь сразу двоих убить друг друга, впаривая обоим схему с жертвой и проводником, и ждешь, когда это сделает кто-то из них, причем неважно кто. Но потом понял, что Полина знала, что ты мне навязал легенду о проводнике, а я такого о ней не знал, меня ты об этом не предупредил, она знала больше меня. Значит, меня ты выбрал осознанно. Что ж, это даже немного льстит. Видно, я и вправду хорош. Но у меня остался к тебе один вопрос… Как, по-твоему, похоже это на первый день остатка твоей жизни?
Из-за темноты я не мог увидеть всей палитры его эмоций. Но был уверен, что представляю себе всё достаточно точно.
Чего задергался, профи? Вопрос-то был риторический.
– Ты не поверишь, – я посмотрел на него, – но баланс нарушился. Я ведь жив – значит, точно нарушился. Не переживай, мы всё поправим. Сейчас мы дадим такой смачный сигнал во Вселенную. И я тебя, сука, провожу.
Мычи – не мычи, ты находишься в той версии развития будущего, в которой сегодня умрешь. Другие версии отсохли, как рукава реки. Реки, уже рвущейся вниз водопадом в озеро вечного успокоения.
– Нет, это не прыжок без парашюта, как ты любишь, – я вылил всё до капли. – Но тут – я художник.
Я отбросил пустую канистру и подошел к выходу из спальни. Медленно, как в старых боевиках, вытащил из кармана зажигалку и щелкнул ею, слегка рассеяв темноту золотистым сиянием.
Свет резью пронзил мои глаза.
Я вдруг вспомнил о Полине. Не о той, которая пыталась меня убить. О другой. Которую я любил.
Она улыбалась мне. Смеялась. Говорила что-то. Шептала. Целовала мои уши, мое лицо, мои губы, вылизывала мое тело. Отдавалась мне. Поглощала меня. Смотрела на меня. И падала, падала, падала. В пустоту. Унося с собой всю мою иллюзорную, наркотическую галактику в бездонную, всепожирающую тьму.
Пшик – и портал в тот мир закрыт навсегда.
Остался ли я здесь? Или упал вместе с ней? Или я раздвоился, отпустив того себя, чтобы не чувствовать боль, и стал наконец свободным?
Я знаю, кто я. Я больше не затерявшаяся на просторах то спокойного, то бушующего океана одинокая рыбацкая лодка. Я и есть океан.
Мой взгляд отлип от свечения зажигалки и сфокусировался на лице Венгрова, измученном, изуродованном страхом лице.
Я произнес:
– Представь, что ты на луне.
И бросил дрожащий огонек на этого больного урода.
Точка невозврата.
Я не стал ждать, пока вспыхнет пламя, и что есть сил бросился из комнаты. Буду уходить тем же путем.
Стены мгновенно озарились желтым отсветом. Позади зашумел прожорливый огонь.
Я не слышал профессора, ни стоны, ни крики до меня не доходили. Хотя я представлял, что его воплями будет залит весь дом.
Вдруг заревела пожарная сигнализация. Это хорошо – вдруг я ошибся и в доме еще кто-то есть. Зато в особняке нет системы автоматического пожаротушения, профессору это всё равно бы не помогло, он был очагом.
Рванул на лестницу. Четвертый этаж, третий…
Услышал шум и топот внизу. Это поднимались охранники. Они кричали что-то неразборчивое: то ли просто переговаривались между собой, то ли звали профессора.
Я отступил. Выскочил в коридор. Заметят же здесь!
Передо мной блеснули знакомые цифры «33». Это дверь номера, где я был с Полиной. Я даже не стал пробовать дергать ручку, сразу шарахнул ногой – и убежище распахнулось. Скользнул внутрь. Захлопнул дверь.
Я оказался там, где когда-то был счастлив. Где нашел что искал. Где любил. Страстно любил Полину. Хотя… кто только здесь ее не сношал. Тьфу.
Звуки утихли. Я резво выскочил из номера и вновь помчал по лестнице.
Второй этаж, первый.
Покидая лестницу, я видел, как вверху уже светилось. Слышал, как всё загоралось.
Я добрался до бильярдной и вылез через окно.
Во дворе тихо. Быстро перескочил через забор.
Сайонара, суки.
И побежал скрываемый деревьями, не выходя на дорогу. Удалился метров на сто, может, больше. Наконец оглянулся.
Сквозь решетку забора было видно, как два охранника выскочили из парадного входа. Один наговаривал что-то в мобильник, а другой, держась за голову, смотрел на здание.
Значительная часть особняка – почти половина – была в огне.
Это горел прежний я. Горели нити, из которых сплеталась моя душа на протяжении 30 лет. Горели мои слабости, страхи, сомнения. Нет, я не был тем домом, я был тем пожаром.