Однако резерв имелся в 21-й группе армий Монтгомери. Это был английский 30-й корпус, размещавшийся тогда во фронтовом тылу и готовый для немедленного использования на любом участке нашей обороны для поддержки либо английской и канадской армий, либо американских 9-й и 1-й армий. В результате немецкого вклинения 18 и 19 декабря была прервана нормальная связь между штабом Брэдли в Люксембурге и штабами 9-й и 1-й армий. По этой причине генералу Брэдли стало совершенно невозможно заниматься подготовкой наступления на юге образовавшегося выступа и одновременно поддерживать необходимую связь с войсками на севере, на которые возлагалась задача отражения самых мощных ударов противника.
В таких условиях приемлемым оказалось только одно решение. Оно заключалось в том, чтобы все войска к северу от вражеского вклинения временно подчинить Монтгомери, а Брэдли дать указание, чтобы он все внимание сосредоточил на действиях войск на южном фасе образовавшегося выступа. Так как я верил в прочность союзнического сотрудничества, у меня не было никаких колебаний в принятии этого решения.
В тот же день поздно вечером мне позвонил Черчилль и спросил, как идет сражение. Я сообщил ему о принятых мерах и проинформировал о временной перестройке командной структуры. Он заметил, что мое решение позволит немедленно использовать английский резерв в любом месте, где в этом появится необходимость, независимо от ранее установленных разграничительных линий между союзными войсками, и добавил: «Я заверяю вас, что английские войска всегда сочтут за честь вступить в то же самое сражение, которое ведут их американские друзья».
Изменение в структуре командования было проведено, и все согласились с его необходимостью в тот момент.
К сожалению, после того как сражение закончилось, высказывания Монтгомери на пресс-конференции, а также публикации в английских газетах сообщений репортеров, находившихся при 21-й группе армий, создали у американцев неблагоприятное впечатление, будто Монтгомери претендовал на роль спасителя американских войск в Арденнах. Я не думаю, чтобы Монтгомери имел в виду именно это, но данный инцидент нанес определенный вред. Он причинил мне больше горечи и беспокойства, чем любой другой за всю войну. Я сомневаюсь, чтобы Монтгомери когда-либо осознал, как глубоко были возмущены этим некоторые американские командующие. Они считали, что Монтгомери преднамеренно умалял роль американцев в Арденнском сражении. Однако взаимные обвинения и упреки, распространявшиеся в течение некоторого времени, были направлены не против разумности первоначально принятого решения о временном переподчинении некоторых американских войск фельдмаршалу Монтгомери, а против той интерпретации, какую американцы давали утверждениям Монтгомери на пресс-конференции и тем газетным сообщениям, которые исходили из штаба 21-й группы армий. Достойно глубокого сожаления, что такой инцидент омрачил всеобщее удовлетворение конечным успехом союзников в Арденнах…
* * *
Я планировал выехать для встречи с Монтгомери 23 декабря, но добраться до него самолетом через тыловые районы все еще было рискованно, а езда по дорогам была медленной и ненадежной. Для меня было нежелательно оставлять свой штаб надолго. К счастью, радио- и телефонная связь как с Монтгомери, так и с Брэдли оставалась удовлетворительной, и я мог получать непрерывную информацию о положении на северном и южном участках фронта. Тем не менее я решил совершить ночную поездку по железной дороге до Брюсселя, чтобы встретиться там с Монтгомери, а затем после совещания немедленно вернуться назад. Поезд, на котором я собирался выехать в ночь на 26 декабря, был разбит во время воздушного налета, и мне пришлось задержаться до 27 декабря, пока в спешном порядке не приготовят новые вагоны.
Эта поездка сильно осложнилась из-за больших опасений службы безопасности, что противник заслал в наш тыл специальных диверсантов с целью убить Монтгомери, Брэдли и меня, а также при возможности и других военачальников. Это известие было поразительным. До этого в течение нескольких месяцев я свободно разъезжал по всей Франции в сопровождении ординарца и адъютанта, которые обычно находились со мной в автомашине. Об этих намерениях врага мне доложил 20 декабря один очень возбужденный американский полковник, уверявший, что располагает полными и неопровержимыми доказательствами наличия такого плана у немцев. Он очень подробно обрисовал замысел противника, и его выводы подтвердили другие сотрудники службы безопасности. Хотя я и усомнился в достоверности версии относительно плана этих убийств, мне все же пришлось разместиться поближе к штабу. Я жил в городе Сен-Жермен в доме, который до этого занимал фон Рундштедт. Я считал, что немцы слишком остро нуждаются в людях, чтобы направить их в такой обширный район для поиска намеченных жертв, каждая из которых могла быть подменена подставной фигурой. Меня раздражала настойчивость секретной службы, требовавшей, чтобы я ограничил свободу своего передвижения, но я понял, что если не пойду навстречу их требованиям, то они просто привлекут еще больше людей для обеспечения моей безопасности.
Поэтому я обещал выезжать из штаба только тогда, когда возникнет в этом необходимость, но при условии, что численность подразделений охраны будет максимально уменьшена, чтобы солдат можно было использовать на передовой, а не для того, чтобы они слонялись вокруг меня. Мне заявили, что период особой бдительности заканчивается 23 декабря, однако когда я выезжал в Брюссель 27 декабря, то обнаружил, что железнодорожная станция кишела служащими военной полиции и вооруженными часовыми. Я резко потребовал от офицеров службы безопасности объяснений по поводу такого использования людей, но они заверили меня, что просто собрали на станцию всех тех, кто обычно несет службу поблизости от станции. Тем не менее, когда мы отправились в путь, я обнаружил, что меня сопровождает целый взвод солдат. На каждой остановке – а они часто повторялись из-за снежных заносов – эти солдаты выскакивали из поезда и занимали боевое положение для охраны моего вагона.
Я говорил командиру этого взвода, что считал бы чудом, если бы какому-нибудь тщеславному немецкому диверсанту удалось заранее установить, в каком поезде, в каком именно месте Европы и в какое точно время будет находиться намеченная им жертва. Я рекомендовал ему, чтобы он не выставлял солдат на страшный холод и держал их внутри поезда. В принципе он соглашался со мной, но на него так сильно воздействовали полученные им строжайшие приказы, что сомневаюсь, чтобы я избавил кого-либо из его людей от бесполезной и излишней работы.
Был уже почти полдень 28 декабря, когда я наконец связался с Монтгомери. Дороги находились в таком скверном состоянии, что дальнейшая поездка на автомашине оказалась невозможной. Наш поезд был вынужден следовать длинным, кружным путем до самого Хасселта, где я и встретился с Монтгомери. Он подробно доложил мне о недавних наступательных действиях противника против нашей обороны на севере и показал положение основного резерва.
На этом совещании мы еще не располагали достоверными данными, которые свидетельствовали бы о намерении немцев прекратить атаки на севере. Из имевшихся у Монтгомери данных – а эти данные были правильными, когда он их получил, – у него сложилось мнение, что немцы собираются предпринять по меньшей мере еще одно мощное наступление против северного оборонительного рубежа. Но он был уверен, что сорвет эти усилия противника, и хотел к этому времени подготовить резервы, чтобы бросить их в наступление по пятам отступающего противника. Этот план, разумеется, предусматривал использование самых лучших условий, при которых можно было бы нанести мощный контрудар; единственное затруднение здесь заключалось в том, что выбор времени такого контрудара зависел от действий противника. Мы с Монтгомери рассмотрели возможность того, что немцы могут вообще больше не предпринимать наступательных операций на севере, но он считал, что противник обязательно сделает еще одну попытку. Если немцы не возобновят атак, сказал Монтгомери, то он воспользуется этим временем для перегруппировки войск, их оснащения и усиления новыми подкреплениями. Основной задачей войск Монтгомери в этот момент будет обеспечение прочности нашей обороны на севере. Немцы все еще находились далеко на юге и не могли пока нанести нам серьезного удара. Единственное, чего нам следовало опасаться, – это непосредственного прорыва нашей обороны вражескими войсками. Мы договорились, что если со стороны немцев не будут предприняты никакие активные усилия, то Монтгомери начнет свое наступление утром 3 января.