У ворот Петрограда (1919–1920) - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Кирдецов cтр.№ 13

Маннергейм – генерал, главнокомандующий и тогдашний глава государства (временный титул, который он носил до первых президентских выборов), явно не сочувствовал этой «теории гниения». Генерал царской службы, бывший командир одного из конногвардейских полков в Петербурге, женатый на русской, связанный всем своим существом с российской аристократией и Романовским двором, – он, естественно, мечтал о другом. Он подавил восстание финляндских коммунистов, изгнал их вооруженной рукой из Гельсингфорса и Выборга и поставил там белое буржуазное правительство, которое за эти заслуги перед страной и выбрало его главой государства с весьма широкими полномочиями. Но все это имело лишь ограниченное «локальное» значение: где будущему историку российской революции заниматься какой-то Финляндией? Другое дело – взять Петербург, этот ключ к общей победе над большевистской властью, и тем самым золотыми буквами вписать свое имя в страницы истории…

И генерал Маннергейм, как всякий другой генерал на его месте, лелеял эту мысль, поддерживая идею вооруженной интервенции, как в Лондоне и Париже, куда он часто ездил в качестве главы государства, так и в самой Финляндии.

Но его несчастье заключалось в том, что он был слишком «популярен» и боялся подорвать эту популярность чрезмерным русофильством. Он опирался на буржуазию, во имя которой ему удалось подавить восстание коммунистов, на значительную часть состоятельного крестьянства и на интеллигенцию. Физически его сила заключалась не в армии, которая как организм, выросший из всеобщей воинской повинности, состояла на добрую треть из рабочих, участвовавших раньше в красном восстании или ему сочувствовавших, а в так называемой «белой гвардии»…

Этот аппарат ко времени моего пребывания в Финляндии насчитывал до 120 000 человек и представлял собой надежную вооруженную силу. Так, по крайней мере, высказывались мне и офицеры французского Генерального штаба, приглашенные Маннергеймом для организации финского штаба. Этот аппарат был создан по образу и подобию народных милиций, но с той лишь разницей, что в него входили только элементы из буржуазных слоев и буржуазная интеллигенция, что само собой понятно, если учесть, что зачатие этого корпуса относится к моменту возникновения гражданской войны в стране. Он был подразделен на дивизии, бригады, полки и батальоны, во главе которых стояли обыкновенно бывшие кадровые русские офицеры (финляндцы) или так называемые «егеря», прошедшие германскую военную школу. Оружие он имел в изобилии (благо русские много оставили и немцы при уходе подарили «на всякий случай»). Снабжение тоже было удовлетворительное. Дисциплина в нем держалась крепкая, победа же, одержанная недавно над красными финскими батальонами, которым вдобавок помогала российско-большевистская «армада», вселяла абсолютную веру в свое призвание.

Но это не был постоянно действующий организм, а только аппарат, созданный для определенных функций в минуту опасности. Сегодня, например, «шюцкоррист» (член охранного корпуса) был инженером, чиновником, фабрикантом, домовладельцем, бухгалтером и банкиром. Завтра же по первому тревожному сигналу гельсингфорсской сирены он в двадцать минут облачался в солдатский мундир, который хранился у него на дому, и являлся в казарму, откуда еще через 20 минут он уже выступал в поход по заранее точно разработанному плану.

Я видел такую пробную мобилизацию «охранного корпуса» в Гельсингфорсе летом 1919 года.

Была ночь – белая «петербургская» ночь. Город давно спал глубоким сном. В порту – никакой жизни. Десятки судов, больших и маленьких, местного плавания и дальнего, точно дремали, прикованные толстыми канатами к набережной. Дремали от скуки и городовые на своих постах, узнавая по шагам редких прохожих – русских, единственных ночных фланеров Гельсингфорса, которых местные фараоны ненавидят за громкий разговор и бесцельное шатание «по гостям». Рестораны давно были закрыты – ночных же притонов здесь нет. Трудолюбивый аккуратный финляндец рано ложится и рано встает. Он не знает карт, а если и обходит закон о потреблении спиртных напитков – то тоже в меру.

Царила полная тишина, которая не нарушалась и со стороны вокзала, расположенного в центре города. И вдруг – протяжный неприветливый для слуха вой сирены. Все сразу зашевелилось. Ожили дома. Ярко осветились улицы. В разных направлениях бежали люди – молодые и старые, с винтовками на плечах, а кто и без них. Не прошло и 30 минут, как город уже представлял собой подлинный военный лагерь старого немецкого образца. Одни отряды «занимали» определенные общественные учреждения, другие устраивались в каре на площадях и в парках, садах, еще другие в полном походном состоянии выступали за город «на позиции». Тут были представлены все роды оружия: пехота, кавалерия, пулеметные роты, легкая артиллерия и даже танки французского образца.

На другой день мне сообщили, что эта пробная мобилизация охранного корпуса подняла на ноги в одном Гельсингфорсе свыше 18 000 человек. Генерал Маннергейм был очень доволен результатами этого первого опыта. Поговаривали даже, что он был проделан белым генералом не без политических задач. Маннергейм хотел показать кулак рабочим элементам Гельсингфорса накануне выборов в сейм и удержать их от выступлений, к которым те, по правде сказать, и не готовились вовсе, решив участвовать в выборах на самых легальных основаниях.

Как бы то ни было – в «шюцкорре» и только в нем Маннергейм усматривал надежнейшую опору белой Финляндии. Но этот аппарат в силу внутренней организации является военным инструментом только в минуту опасности. В остальное же время он распылялся на граждан, преследующих хотя бы одну и ту же классовую задачу – охранение буржуазного строя от коммунистических налетов, но партийно разномыслящих. И эта вот особенность и лишала Маннергейма свободы действий в вопросе интервенции. В «шюцкорре» сторонники отмеченной выше «теории гниения» были представлены в такой же степени, как и приверженцы активных действий против большевистской России, которых мы впредь будем называть соответственно финляндской терминологии «активистами». Так, по крайней мере, можно было судить по партийной статистике, а также по количеству голосов, поданных через некоторое время на выборах в сейм за кандидатов буржуазных партий – финских и шведских.

Но если «шюцкорр» как военный организм, отражающий политические настроения правящей буржуазии и интеллигенции, не единодушен в русском вопросе, то с этим не справится при особенностях финского характера никакой Маннергейм. Он рискует в лучшем случае лишиться своей популярности (как это случилось впоследствии) или, если он пойдет напролом, обречь все дело на провал.

Маннергейм стал действовать осторожно, сугубо осторожно, что на дипломатическом языке называется не «ангажируясь» ни в чем и ни перед кем. В своих публичных выступлениях, например, он никогда не говорил о России, точно ее не было, на торжественных приемах и манифестациях он избегал касаться тем, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к русскому вопросу, а когда, разъезжая по стране, ему и приходилось отвечать на запросы депутаций, будет ли, наконец, Финляндия участвовать в походе против Петрограда, он отделывался дипломатическими вуалированными фразами, который любая партия вольна была толковать по-своему.