Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Андреев cтр.№ 8

Кроме того, злорадствовать – это плохо. По определению. Зло и радость – две вещи несовместные.

Сказанное про физиков и лириков можно расценивать как epic fail физиков. Гуманитарии прежде физиков осознали тотальное единство мира: вот что означает алгоритмизация (доведения до степени идей) гуманитарных дисциплин.

Предмет познания сегодня – един для всех, физиков и не физиков. И законы – тоже одни на всех. Идеи правят миром (хотя кажется, что чувства и смыслы).

Здесь мы непосредственно подошли к максимально полному (сложному в своей простоте) ответу на вопрос, зачем написана наша книга. Она написана для того, чтобы помочь осознать следующую грань истины: мир – един, научный предмет познания – един, научные законы – едины, люди – едины, алгоритм действий для всех нас – един, следовательно, преобразование мира, подконтрольное человеку, неизбежно.

А законы, если они есть, существенно влияют на наш выбор, который мы, разумеется, оставляем за людьми, за каждым из нас (это тоже своего рода закон: насильно мил не будешь). Право на свободу выбора мы не подвергаем сомнению, хотя и полагаем, что правом этим следует пользоваться с умом. Право выбора диктует обязанность (ответственность) быть готовым воспользоваться правом выбора.

Осознанные законы помогут каждому из нас обрести счастье. Мера осознания и будет мерой счастья. Самочувствие человечества определяется шансами на счастье каждого человека.

Я писал свою книгу затем, чтобы донести эту простую истину. Мне казалось (и до сих пор так кажется), что люди этого достойны.

Это заставило меня обращаться не к целевой аудитории вообще, а к каждому из этой потенциальной аудитории персонально. Есть разница.

Моя целевая аудитория состоит из единиц. Но она очень большая. Сопоставима с населением Земли.

Мне кажется важным сказать несколько слов о том, как мои мотивации связаны с моим личным опытом. Почему?

Потому что это связывает мою книгу (идеи) с жизнью, показывает неслучайность моих мотиваций, их культурный и психологический генезис. Если хотите, объясняет мои мотивации. Связь с жизнью означает: связь идей с решениями, а решений с практикой, которая порождает новые идеи.

Я классический гуманитарий. Получил университетское филологическое образование (БГУ, Минск, СССР, 1984). Темой моей докторской диссертации было избрано то, что волновало меня всю мою научную жизнь: «Целостность художественного произведения как литературоведческая проблема» (была защищена в МГУ им. М. В. Ломоносова в 1998-м). Иными словами, меня интересовал феномен литературного произведения как феномен большого массива антропологических данных. Как феномен идей, методологически организованных в целостность. Я пытался связать ценностный мир личности и литературу. Личность и произведение. Затем личность и культуру. Одна из моих книг так и называется: «Культурология. Личность и культура» (1998).

Чтобы создать методологию анализа литературно-художественного произведения, мне пришлось разрабатывать основы антропологического (персоноцентрического) литературоведения. В результате были написаны учебник «Теория литературы» (2010), ряд монографий, среди которых «Психика и сознание: два языка культуры» (2000), «Персоноцентризм в класической русской литературе XIX в.» (2012), «Философия литературы. А. С. Пушкин» (2018), «Персоноцентризм в русской литературе XIX в. Диалектика художественного сознания» (2021) и др.

Странно: по большому счету, моя «хорошая теория» оказалась никому не интересной. Почему?

Литературоведение развивалось как «литература по поводу литературы», как фиксация процесса мышления по поводу художественного мышления, как идеологическая дисциплина либерального направления; попросту говоря, как процесс бесконечного мышления по поводу литературы, от которого (процесса) никто не ждал никакого результата. Попытки придать области знаний о литературе формат научности, представить литературоведение как систему идей по определению рассматривались как маргинальные, располагающиеся на периферии «научных изысканий».

Я полагал, что нахожусь в эпицентре методологический событий, на меня же смотрели как на чудака с обочины.

Я предлагал философию литературы, меня упрекали в том, что я не ценю в должной мере искусство мыслить о литературе.

При этом я не могу сказать, что мои идеи замалчивали, что коллеги из зависти всячески усложняли мою научную судьбу. Ничего подобного. Претензий к судьбе и коллегам у меня нет. Мне кажется, что коллеги, напротив, давали мне возможность высказаться как можно полнее – в расчете на то, что мои заблуждения станут всем очевидны, так же очевидны, как и правота тех, кто их не принял. Я коллегам благодарен.

Аргументы из репертуара аутсайдеров, этаких «плохих танцоров» (дескать, пол кривой, климат эпохи не тот), у меня также отсутствуют. Живого интереса на уровне личных контактов со стороны коллег, студентов, аспирантов было хоть отбавляй; интереса со стороны научного сообщества профессионалов не было. Это факт.

Просто я был радикально вне конъюнктуры. Ничего личного.

Я получил первый урок: в общественном сознании по какой-то причине отсутствует запрос на гуманитарные науки именно как на идейно-философские науки (на системы идей), формирующие картину мира; присутствует запрос исключительно как на либерально-идеологические по природе своей дисциплины (то есть разного рода «мысли по поводу»).

Общественное сознание отторгало любые попытки придать ни к чему не обязывающему процессу мышления обязывающий формат идей. Оно рассматривало попытки построения идей как покушение на общественную безопасность. Почему?

Потому что идеи в один прекрасный момент могут превратиться в инструмент изменения реальности. Тот, кто успешен в построении идей, в картине мира, сам начинает оказывать влияние на общественное сознание. А это ни к чему. Нет, пусть лучше ученые думают, что они думают. Пусть создают свой гипертекст, ведущий в бесконечный тупик. Пусть себе мыслят.

Я урок усвоил. Гуманитарные науки = идеология, знания, дисциплины (мышление, которое имитирует философию). Кто не с нами, тот против нас. Точка.

Правда, я не принял императив «знания вместо науки», мысли вместо идей; пришлось принять мой научный неуспех как плату за несогласие с общим трендом на идеологизацию, на мышление без результата, на абсолютизацию процесса мышления как такового.

Параллельно в моей жизни развивался другой сюжет. Я стал писателем.

Я настолько любил литературу во всех ее проявлениях, что рано или поздно это должно было случиться. Боюсь, я обречен был стать писателем.

Многие профессора-литературоведы сегодня пишут художественные тексты. Очень многие. Чем дальше, тем больше. При этом единицы становятся писателями или учеными. Почему?

Мой опыт позволяет мне ответить так. Когда я создаю художественный текст, я переключаюсь в режим бессознательного, полусознательного, сверхсознательного моделирования ситуаций, образов, целых миров. В режим интуиций, в режим безыдейного, «облачного» мышления. Не писатель, а «облако в штанах». Мысли существуют как мыслечувства. Я – рыба. Я плыву туда, не знаю куда, – но всегда почему-то приплываю туда, куда нужно. К заданной цели. Почти к идее. Хотя цель, казалось бы, я себе не задавал и не формулировал ее; напротив, написание книги и становилось постепенным осознанием цели (идеи). Но факт есть факт: хочешь создать приличный художественный текст – будь рыбой. Думай незаметно, скрыто от сознания.