Лицо девочки засияло от радости.
Ханна налила чай в три чашки и добавила по ложке сахара и молока. Она протянула Еве чашку.
– Вот, Ева, садись-ка и выпей-ка с нами чаю.
Ева бережно взяла чашку из костяного фарфора.
– Мама обычно не разрешает мне пить из таких чашек. Я довольна той, из которой обычно пью.
– Ну, тебе уже почти двенадцать, – сказала Клара, – Уже можно.
– Правда? – Ева осторожно села на стул, расправила юбку, как ее, очевидно, учила мама. Потом скрестила ноги и взяла чашку.
– Как поживает твоя семья? – спросила Ханна.
Евины глаза помрачнели. Она потягивала чай и словно пыталась придумать правильные слова. Ханна тут же пожалела, что спросила.
– Мой младший брат Виллем сейчас немного не в себе, – наконец сказала она.
– Мне кажется мы все сейчас немного не в себе, – отозвалась Клара, поддев стежок и взглянув поверх очков на свою юную подругу.
– На прошлой неделе они забрали обоих моих старших братьев, как забрали папу, хотя им всего пятнадцать и шестнадцать, – тихо добавила она.
Все трое сидели в тишине и слушали, как шипит и потрескивает огонь. Другой звук ритмичное успокаивающее тиканье часов.
– Мама теперь все время плачет.
Ханна подошла к креслу и нежно чмокнула Еву в макушку.
– Все пройдет, – прошептала она ей в волосы. – Скоро вы снова будете вместе, я уверена.
– Ян так разозлился, – продолжила она, – что вышел в сад, взял палку и принялся бить ей по кустам и земле, твердил, что, когда вырастет, убьет всех немцев. Тогда мама прикрикнула на него, чтобы никто не услышал, и потащила обратно. – Евины глаза сделались очень серьезными. – Я знаю, что должна быть сильной, потому что теперь я старшая из детей в доме, но могу я вам кое-что сказать, мефрау Клара?
Клара перестала вязать и неспешно кивнула.
– Мне очень страшно. Я думаю, они уже не вернут папу и братьев, и думаю, именно поэтому мама и плачет.
Ханна глубоко вздохнула, и Клара сделала то же самое.
– Здесь ты всегда найдешь приют, ты знаешь – заговорила Клара, сдерживая подступающие слезы. Она наклонились вперед и артритными пальцами коснулась маленькой Евиной руки. – Ты можешь всегда приходить сюда и быть в безопасности. Передай это своей маме.
Ева кивнула и отхлебнула чаю. Они сидели в дружеском молчании.
Казалось девочке хотела сменить тему разговора:
– Могу я вас кое о чем спросить?
– Конечно, – ответила Клара. – Все, что хочешь.
– Та шкатулка, что стоит на камине, – указала Ева на яркую резную шкатулку, ее недавно перенесли туда из комнаты Клары. – Что в ней?
– Эта? – ответила Клара веселее, – Хорошо, что ты спросила. Ханна, передай ее сюда.
Ханна положила шкатулкуна хрупкие девичьи коленки. Ева поставила чай на столик и погладила шкатулку маленькими руками.
– Открой. Внутри сюрприз, – сказала Клара.
Ева осторожно отцепила крючок и открыла шкатулку. Внутри сидела балерина в яркой пачке.
– Поверни ключ, – подсказала Ханна, – сзади.
Ева повернула ключ, и балерина ожила, покрутив пируэт под трель колыбельной. Балерина выглядела волшебно.
– Она у меня с детства, – улыбнулась Клара. – И мне кажется, что пришло время передать ее кому-то вроде тебя. Она тебе понравилась, Ева?
Ева расплылась в улыбке, но тут же ее личико нахмурилось.
– Я бы с удовольствием взяла, но мамочка велела ничего не брать и не приносить домой. Как вы думаете, могу ли я оставить ее пока здесь? Мне кажется, она здесь будет в безопасности.
Клара кивнула.
– Конечно, ты можешь оставить ее здесь. И когда придет время, ты заберешь ее, и она будет твоей, а потом ты передашь ее своим детям.
Ева потупила взгляд, словно не веря этим словам, но выдавила улыбку.
– Спасибо. Это самый лучший подарок из всех, что мне дарили.
– У нас есть песочное печенье, – сказала Ханна, хлопнув в ладоши. – Я совсем забыла. Мне пришлось обойтись без масла, но получилось неплохо. – Она принесла из кухни три ломтика песочного печенья и положила их на тарелку на коленях Клары. – Почему бы тебе не доесть, Ева?
Ева откусила кусочек и продолжила болтать о других вещах. Но тяжесть разговора опустилась туманом, плотным одеялом печали, окутала комнату и отравила всю атмосферу.
Когда часы пробили шесть, Ева вскочила.
– О боже, мне надо идти!. Мама сказала, что я должна быть дома, чтобы помочь с ужином и малышом. Теперь, когда Виллему исполнилось два года, с ним столько хлопот, – проговорила она с интонацией, явно позаимствованной у матери.
Ханну с Кларой рассмешила эта интонация.
Ева натянула темно-коричневые колготки в рубчик, надела поношенные кожаные туфли и вышла в коридор.
Ханна помогла ей надеть и застегнуть пальто. Ева остановилась как вкопанная.
– Что-то не так? – спросила Ханна.
Ева смутилась.
– Мама сказала, чтобы мы больше не пользовались парадными дверями, на всякий случай… – ее голос оборвался.
Ханна сразу все поняла.
– Давай воспользуемся запасной дверью. Следуй за мной. А так даже веселее. У тебя мудрая мама. Она знает, что лучшие друзья не нуждаются в приглашении и входят через заднюю дверь.
Ханна наблюдала, как девочка скользнула в сумерки через заднюю дверь, шелковые косы взметнулись, в карманах спрятались сладости, их она найдет позже.
Как только Ева убежала домой, Ханна вышла в сад, погруженная в свои мысли. В руках она держала велосипедную цепь, которую умудрилась найти в кампусе университета. Она надеялась, что цепь подойдет к последнему велосипеду, который она собирала. Выйдя ранним вечером на улицу, она почувствовала, что ей не по себе, что-то было не так. Волосы на затылке зашевелились, по спине пробежал холодок. Тщательно прислушиваясь, она поняла, что не одна, но в ответ раздалось только уханье совы.
Она шла по тропинке к мастерской, но, подойдя ближе, поняла: что-то точно не так: обычно запертые на засов и плотно закрытые двери были открыты и раскачивались на петлях, постанывая от легкого ветра, шелестевших в деревьях над ней.
Все в ней насторожилось. Она еще надеялась, что это попросту ветер, или, может, соседская кошка. Осторожно она подошла к двери и заглянула внутрь.
Внутри все было в порядке. Она занесла руку, чтобы включить свет, но отчего-то снова засомневалась. И снова появилось ощущение: она не одна. Ханна замерла, прислушиваясь к биению сердца, стучавшему в ушах.
Вдруг откуда-то из глубины донесся стон. Она уже собралась бежать, но что-то бросилось в глаза – цвет одежды, она мгновенно узнала ее. За кучей ящиков со старыми деталями, что хранил в углу мастерской ее отец, она разглядела ногу, освещенную полоской вечернего света. Ткань на брючном манжете была цвета хаки, цвета союзников.