Ответ был до нелепого беспомощным. Они обсуждали не мелкий проступок. Это одиннадцатикратная смерть; а сколько еще убитых скрыто от глаз?
– Скажи, о чем я говорил, – попросил Бун. – Скажи в точности…
– В основном бред.
– Тогда с чего ты взял, что я виновен? Должны же быть причины.
– Картина не сразу сложилась целиком, – ответил Деккер. Он взглянул на мертвецкую на своем столе, поправив слегка выбившуюся фотографию средним пальцем.
– Я должен делать ежеквартальный отчет о нашем прогрессе. Тебе это известно. И я слушал записи прошлых сеансов, по порядку, чтобы оценить наши успехи… – он говорил медленно, устало. – И я заметил, что в твоих ответах всплывают одни и те же фразы. В большинстве случаев погребенные среди прочих слов – но они были. Ты словно в чем-то сознавался; но в чем-то столь ужасающем, что не мог этого выдать даже в состоянии транса. Взамен перекладывал в какой-то… шифр.
О шифрах Бун знал не понаслышке. В черные времена он слышал их всюду. Послания от воображаемого врага в шуме между радиостанциями; в шепоте машин перед рассветом. Неудивительно, что он сам освоил это искусство.
– Я поспрашивал мимоходом, – продолжил Деккер, – среди полицейских у меня на лечении. Ничего конкретного. И тогда они рассказали мне об убийствах. Конечно, из прессы я знал некоторые подробности. Похоже, убийства длятся два с половиной года. Несколько здесь, в Калгари; остальные – в часе езды. Дело рук одного человека.
– Меня.
– Не знаю, – сказал Деккер, наконец посмотрев на Буна. – Будь я уверен, я бы уже обо всем сообщил…
– Но ты не сообщаешь.
– Я хочу в это верить не больше тебя. Если все правда, то меня это нисколько не красит, – в Деккере чувствовался гнев, причем плохо завуалированный. – Вот почему я выжидал. Надеялся, ты будешь со мной, когда это случится вновь.
– Хочешь сказать, кто-то умер уже тогда, когда ты знал?
– Да, – ровно ответил Деккер.
– Господи!
От этой мысли Бун вскочил, задев ногой стол. Места преступлений разлетелись.
– Говори тише, – потребовал Деккер.
– Умирали люди – и ты ждал?
– Я пошел на этот риск ради тебя, Бун. Ты этого не ценишь?
Бун отвернулся. Его спина похолодела от пота.
– Сядь, – сказал Деккер. – Пожалуйста, сядь и скажи, что для тебя значат эти фотографии.
Бун невольно закрыл рот рукой. Из объяснений Деккера он знал, что говорит этот язык тела. Разум посредством тела хочет заглушить какое-то признание – или замять вовсе.
– Бун. Мне нужны ответы.
– Ничего не значат, – сказал Бун, не поворачиваясь.
– Совсем?
– Совсем.
– Взгляни еще.
– Нет, – твердо ответил Бун. – Не могу.
Он услышал вдох доктора и почти ожидал требования столкнуться лицом к лицу с ужасами снова. Но тон Деккера был умиротворяющим.
– Все хорошо, Аарон, – сказал он. – Все хорошо. Я их уберу.
Бун прижал ладони к закрытым глазам. Глазницы были горячими и мокрыми.
– Их нет, Аарон, – сказал Деккер.
– Нет, есть.
Они все еще были с ним, отпечатанные в памяти. Одиннадцать комнат и одиннадцать тел, застывшие перед мысленным взором и не поддающиеся экзорцизму. Стена, которую Деккер возводил пять лет, рухнула в столько же минут – от руки собственного архитектора. Бун снова сдался на милость безумия. Он слышал, как оно скулит в голове, раздаваясь из одиннадцати перерезанных трахей, одиннадцати вскрытых животов. Дыхание и кишечные газы пели старые безумные песни.
Почему же после всех трудов его оборону прорвали с такой легкостью? Глаза знали ответ, изливая слезы и признаваясь в том, чего не мог признать язык. Он виновен. Почему же еще? Руки, что он прямо сейчас вытирал о штаны, пытали и губили. Притворяться перед собой – лишь толкать их на новые преступления. Вместо того чтобы предлагать им очередной момент самодурства, лучше сознаться – хоть он не помнил ничего.
Бун обернулся к Деккеру. Фотографии лежали в стопке, лицом вниз.
– Ты что-то вспомнил? – спросил доктор, читая перемену на лице Буна.
– Да, – ответил он.
– Что?
– Это я, – просто сказал Бун. – Это все я.
II
Академия
1
Деккер был самым доброжелательным следователем, которого мог желать любой обвиняемый. Часы, проведенные с Буном после того первого дня, заполняли аккуратно сформулированные вопросы, пока вместе – убийство за убийством – они изучали свидетельства тайной жизни Буна. Вопреки настояниям пациента, Деккер рекомендовал осторожный подход. Слова о виновности – не веские улики. Нужно быть уверенными, что признание – не просто следствие стремления Буна к саморазрушению, к самооговору из-за желания быть наказанным.
Бун был не в том положении, чтобы спорить. Деккер знал его лучше, чем он сам. Не забыл он и замечание доктора, что если подтвердится худшее, то репутация доктора пойдет коту под хвост: они оба не имели права на ошибку. Единственным способом убедиться было пройти по подробностям убийств – датам, именам и местам – в надежде, что Бун вспомнит. Или что они обнаружат убийство, произошедшее, когда он неоспоримо находился в обществе людей.
Но был один аспект процесса, которого страшился Бун, – возвращение к фотографиям. Двое суток он сопротивлялся мягкому давлению, уступив лишь тогда, когда учтивость Деккера дала слабину и он накинулся на пациента с обвинениями в трусости и обмане. «Это что, всего лишь игра?» – говорил Деккер; упражнение в самобичевании, которое так ни к чему и не приведет? Коли так, Бун прямо сейчас может убираться из кабинета и плакаться в жилетку кому-нибудь другому.
Бун согласился изучить фотографии.
Ничего в них не подстегнуло память. Большинство подробностей смыла вспышка камеры; осталось только самое обыденное. Единственное, что могло бы вызвать реакцию – лица жертв, – стерто убийцей, изрублено до неузнаваемости; и самому профессиональному из патологоанатомов уже не собрать эти разбитые фасады. Так все свелось к мелким деталям: где Бун был в ту или иную ночь; с кем; что делал. Он никогда не вел дневник, так что сверить факты оказалось сложно, но большую часть времени – за исключением часов с Лори или Деккером, как будто ни разу не совпадавших с ночами убийств, – он был один и без алиби. К концу четвертого дня дело против него стало выглядеть очень убедительным.
– Хватит, – сказал он Деккеру. – С меня хватит.
– Я бы хотел пройтись еще разок.
– Какой толк? – спросил Бун. – Я хочу с этим покончить.
За прошедшие дни – и ночи – вернулись многие старые симптомы: признаки болезни, к избавлению от которой он, казалось, был так близок. Бун не мог проспать и нескольких минут, как устрашающие видения вырывали его в туманную бессонницу; он толком не ел; каждую минуту дня дрожал весь до мозга костей. Хотелось положить этому конец; хотелось признаться и дождаться наказания.