Те, кто делает нас лучше - читать онлайн книгу. Автор: Сай Монтгомери cтр.№ 8

В другое время Говард даже не рассказал бы мне об этом звонке. Он не давал мне ходить в местный приют для животных, боясь, что я вернусь домой с половиной его обитателей. Хорьков у нас больше не было, но с тех пор, как мы переехали в Хэнкок, к нашим неразлучникам добавились попугай корелла, хозяева которого больше не желали его видеть, попугай красная розелла, не имевший прежде хозяев вовсе, и ласковый, игривый бело-серый кот нашего хозяина. Однако теперь Говард отчаянно хотел подбодрить меня. И лучшее, что он смог придумать, это взять поросенка.

Мы назвали его Кристофером Хогвудом в честь дирижера, основавшего оркестр «Академия старинной музыки», – его записи часто передавали по Общественному радио Нью-Гэмпшира. Мы надеялись, что все, что нужно этому парнишке, – немного тепла, немного любви и увезти его подальше от голодных братьев и сестер, которые оттесняли его от еды.

Но мы никогда раньше не выращивали свиней. Больше того, мы никого никогда не выращивали, разве что детенышей наших хорьков, но вообще-то их матери справлялись без нашей помощи. Мы даже не были уверены, что Крис выживет. А если да, то понятия не имели, насколько крупным он вырастет. И поскольку большинство свиней забивают и съедают в нежном полугодовалом возрасте, мы не представляли, как долго они живут.

Однако самым большим сюрпризом оказалось то, что с момента, когда больной поросенок приехал к нам домой, он начал исцелять меня.

«Ух. Ух! УХ!» Такие крики раздавались, как только большие мохнатые уши Кристофера Хогвуда улавливали звук моих шагов, приближающихся к хлеву. Похоже было на то, что он не мог дождаться нашей встречи. И когда я, наконец, подходила, мы оба визжали от восторга. Я открывала временные ворота в его стойло, сделанные из палет и веревок, и садилась на сено и опилки, чтобы покормить его завтраком.

Затем он своим чудесным пятачком исследовал лужайку, задумчиво что-то бормоча, а когда это ему надоедало, мы возвращались в стойло, и он толкал меня своим удивительно сильным, влажным рыльцем в локтевой сгиб, и мы уютно устраивались рядышком.

Со своими трогательно большими ушами – одно розовое, другое черное, постоянно двигающимся розовым пятачком и черным пятном над одним глазом, как у Спадза Маккензи – собаки из рекламы, Кристофер был самым очаровательным ребенком из всех, что я когда-либо видела. Он казался невероятно милым, потому что был очень маленьким. Каждое его копытце уместилось бы на двадцатипятицентовой монете. Представьте себе свинью, которую можно положить в коробку из-под обуви! Но если тельце его было крошечным, то личность – выдающейся. Он был веселым, любознательным и очень общительным. Мы быстро научились понимать, чего он хочет: «Ух. Ух! УХ!» означало «Иди сюда – сейчас же!», «Ух? Ух? Ух?» – «Что у нас на завтрак?», «Ух. Ух», – медленно и глубоко – значит, я должна почесать ему пузо. («Ухххх» указывало на то место, где надо было чесать еще.) Визг «рии!» выражал беспокойство, а повышение тона указывало на боль и страдание. У него было специальное приветственное хрюканье для Говарда и отдельное – для меня. Он буквально вил из меня веревки: я любила его так сильно, что мне было даже страшно.

К сожалению, восторг, с которым я смотрела на своего ребенка, не разделяли мои родители, когда смотрели на своего. Они злились на меня. Я была не такой, как они хотели. Они убеждали меня выбрать в колледже подготовку к военной карьере. Я отказалась. Они сохраняли за мной членство как в городском, так и в загородном военных клубах Вашингтона, надеясь, что там я смогу познакомиться с достойным молодым офицером. И этого я не сделала. Человек, с которым я решила связать свою жизнь, должно быть, переполнил их чашу терпения. Говард, с его пышными вьющимися волосами и прогрессивными взглядами, ничуть не был похож на военного, которого они мечтали ввести в свою семью. К тому же он был иудеем, а я выросла в лоне методистской церкви. Его семья принадлежала к среднему классу и была либеральной, а моя – богатой и консервативной. В ядовитом письме, которое отец прислал мне через неделю после нашей с Говардом свадьбы, он официально отрекся от меня, сравнив со змеей из шекспировского «Гамлета»: «Змея – убийца твоего отца» ^[2]. Для родителей я была чуждой формой жизни.

Тем не менее, когда через два года моя тетя, жившая в Калифорнии, сообщила мне, что отец болен, я немедленно купила билет на самолет и отправилась в Вашингтон, чтобы быть с ним после первой операции на легких, которую ему сделали в военно-медицинском центре имени Уолтера Рида. Они с матерью были счастливы увидеть меня и радовались каждому моему приезду. Но мой муж никогда не был желанным гостем в их доме, даже на папиных похоронах. И хотя я находилась рядом, когда он умер, отец никогда не говорил мне, что простил меня. А мать тоже не смогла принять мой образ жизни, так сильно отличавшийся от их собственного.

В отличие от человеческой семьи, различия между Кристофером и мной (он четвероногий, я двуногая, у него копыта, а у меня их нет, и т. д.) не омрачали наши отношения. Он был поросенком, и я любила его за это, так же как любила Молли не вопреки тому, что она была собакой, а потому, что она была собакой. И вскоре мне предстояло узнать, что Кристофер также великодушно принимал и, возможно, прощал мне то, что я всего лишь человек.

Помимо физических различий между мной и Кристофером было и еще одно. Я была стеснительна. Он – ничуть. Кристофер был экстравертом, обожал общество – и искал его, частенько вырываясь из своего стойла. Мы закрепляли импровизированные ворота, завязывая веревки хитроумными узлами, но Крис со свойственной свиньям сообразительностью, с помощью подвижного рыльца и губ, умудрялся открыть их. Он желал навещать соседей.

«У нас на газоне свинья! Это ваша?» После такого телефонного звонка я выскакивала за дверь и мчалась за ним, иногда еще непричесанная, в ночной рубашке, что, конечно, было не лучшим вариантом для общения с едва знакомыми людьми. Но мне всегда бывали рады, потому что к тому моменту, когда я прибегала, Кристофер успевал совершенно очаровать хозяев. Они уже чесали его за ушками, или гладили по пузу, или кормили вкусненьким. «Он такой милый! Такой дружелюбный!» – восклицали они. Им хотелось знать о нем всё.

Раньше я затруднялась придумывать темы для разговора. Я совершенно не разбиралась во всем том, о чем болтают большинство людей: в детях, машинах, спорте, моде, кино… Но теперь, даже на званых вечерах, которых я всегда побаивалась, мне было о чем рассказать: о том, как хитроумно Кристофер организовывал свои побеги; о том, что свиньи не только узнают людей, но и помнят их годами; о том, что Крис обожает арбузные корки, но ненавидит лук и не сметает все подряд, а осторожно выбирает из миски каждый кусочек. «Что вы собираетесь с ним делать?» – спрашивали меня. «Я вегетарианка, а мой муж иудей, – объясняла я. – Поэтому есть его мы, конечно, не собираемся. Но можем отправить его за границу учиться в университете». Потом мы стали приглашать гостей на то, что называлось у нас «ужином с шоу». Они приносили все, что завалялось у них из еды: черствые круассаны, недоеденные макароны с сыром, залежавшееся в морозилке мороженое – и смотрели, как Кристофер ест угощение. Это всегда бывало весело. Янки терпеть не могут выбрасывать еду, и им было приятно видеть, как Кристофер наслаждается ею. Вскоре соседи, бывшие друг другу чужими, стали друзьями.