Воровка фруктов - читать онлайн книгу. Автор: Петер Хандке cтр.№ 65

Они проводили друг друга до дверей своих комнат, сначала он довел ее, потом она его, потом снова он. Тут настало время прощаться. Да: хотя воровка фруктов и развозчик пиццы или чего там еще сошлись только поздним утром этого дня, у каждого из них было одинаковое ощущение, что настало настоящее прощание. И каждый из них испытывал настоятельную потребность подарить что-нибудь другому на прощание. Что-то личное, от меня тебе и от тебя мне! Так ли это было нужно? Нужно! И так опять прошло какое-то время, в течение которого они ничего не делали, кроме того, что стояли друг перед другом в коридоре гостиницы, смотрели друг на друга и каждый, так или иначе, обдумывал про себя возможный подарок. Чего только не выгреб молодой человек из своих карманов: ничего не подходило, ни перочинный ножик, ни шариковая ручка с логотипом ресторана, и т.д., пока она сама не взяла у него из рук обрывок шнурка, бельевую прищепку, штопор, жестяной футлярчик. А что же она? Она попросила его дать ей пиджак, на котором была дырка от колючек из джунглей, и пообещала, что сейчас заштопает ее, а потом повесит пиджак снаружи на ручку двери.

Справившись с этим, Алексия/Алисия еще долго лежала без сна в комнатушке, которую она сама себе выбрала на эту ночь. Выбрала она ее из-за одной особенности: из-за того, что она находилась под лестницей, но не под внутренней лестницей гостиницы, а под внешней, пристроенной снаружи к старому зданию, не из дерева – из камня. Помещение под каменной внешней лестницей использовалось, наверное, когда-то как хлев, но потом было переоборудовано под гостиничный номер, с входом изнутри, запасное помещение на случай, если все прочие номера окажутся занятыми. И вот теперь, когда вся гостиница была практически пуста, она выбрала себе для ночевки именно эту каморку под лестницей. Она уже давно мечтала о том, чтобы провести какое-то время в таком помещении, хотя бы ночь. И вот такая возможность представилась. Теперь или никогда. Чего же она ожидала от этой возможности лежать в тесноте, где почти не повернуться, в комнате с одним окошком не больше крепостной бойницы? Она хотела хотя бы ночь прожить так, как, по легенде, жил Алексий, ее патрон, которому она обязана своим именем и который на протяжении долгих лет обитал в чулане под лестницей в родительском доме, не узнанный родными.

Ее комнатка не была чуланом. Она была, конечно, тесной, но она давала ощущение уюта и защищенности. Пребывание в таком невероятно крошечном помещении, в котором ты, однако, мог ворочаться, как тебе угодно, только усиливало чувство свободы и независимости, и узенькая койка подкрепляла это чувство. Комнатушка излучала чистоту, даже при отсутствии душевой.

Когда она, стоя там перед зеркалом, разглядывала себя – просто долго смотрела себе в глаза, – она осознала, что вопреки обыкновению за целый день ни разу не вспомнила ни о матери, ни об отце, ни о своем брате-подростке, который иногда ей был ближе всех остальных. Она не просто забыла думать о них в течение дня, – эти трое, даже мельком, не возникали у нее в голове. Было такое ощущение, как будто она забыла своих целиком и полностью. Как будто их никогда и не было. Мать, брат, отец выпали у нее из памяти.

И, продолжая смотреть себе в глаза, она подумала: вот и хорошо! Забыв о своих ближних, она сделала им доброе дело, благодаря этому они все почувствуют приток свежего воздуха; и все трое, мать, отец и любимый брат, самый уязвимый, наверное, из них троих, окажутся как по волшебству замкнутыми в более или менее надежный круг, по крайней мере на день, временно. В этом она была уверена. Мысль о том, что она на целый день совершенно избавилась от своих, подействовала на нее успокаивающе и, кроме того, укрепила ее в том, что касалось ее самой. Забыть семью – идея? А что такое идея? Нечто, что действовало и должно было действовать и за пределами одного дня. «Ты еще увидишь! – сказала она вполголоса своему отражению в зеркале. – Мы увидим!»

Тем не менее она не смогла удержаться от того, чтобы не посмотреть, какие новые сообщения поступили на ее мобильный, на ее «portable». Два сообщения, одно от брата, одно от отца. Брат: «Приезжай! Я должен тебе кое-что рассказать!» Отец писал, что уже поехал вперед, в Пикардию, и ожидает ее, брата и, бог или кто еще даст, их мать вечером следующего дня, он пока еще не знает точно где, потому что место, о котором он думал, уже больше не существует, или он его просто не нашел, как часто бывает с дорогими сердцу местами, или он, настоящий энтузиаст-искатель, на пути туда просто заблудился, как и положено «географу, не ориентирующемуся в пространстве», определение, которое могло бы относиться ко всей его жизни. От матери: ничего. И от подруги с берегов сибирской реки тоже ничего. Какое-нибудь послание от нее, хотя бы одно слово, сейчас было бы очень кстати, но и то, что пришло утром, еще не утратило своей силы, к тому же у нее там на далеком востоке наступил новый день.

На крючке для одежды, единственном на стене комнатушки, что-то висело, что-то из одежды, явно забытое, шарф? Нет, платок, шелковый платок. И по нему было видно, что висит он тут с недавних пор. По чему было видно? Вспомнились разные забытые предметы одежды, висящие на вешалках в барах, отелях, гостиницах: все они, как правило, висели там уже давно, очень давно. Но этот шарф, этот платок: только что забытый, день-два тому назад: забытый? Специально оставленный?

При выключенном ночнике в комнате под лестницей пахнуло вдруг знакомым запахом. Тонкий аромат проникал в ноздри, и шел он не снаружи, не от дождя или пропитанных дождем полей и не от дороги. Духи ее матери, – еле уловимый шлейф, единственный, мимолетный, коснулся ее, поднявшись откуда-то снизу, пахнуло не от кровати, от пола, с широченными половицами, уместными в каком-нибудь просторном салоне, но тут с разбегу сразу упиравшимися в плинтус. Стало быть, мать была здесь. Но не осталась на ночь, ночевала она где-то в другом месте. Для такого человека, как она, такая комнатушка под лестницей не годилась. (Или все же годилась?) И к тому же такая койка для банковской дамы, очень рослой, была явно коротковата. Или, как знать, на один-единственный раз, на одну ночь, особенную, «una notte speciale», в самый раз? Нет. Она только бегло осмотрела помещение во время своего отпуска, устроенного по собственному распоряжению – так велика была материнская власть – и официально объявленного ею «bank holidays» ^[45] для того, чтобы отправиться в экспедицию по всей стране с целью обследовать все обозначенные в гугле или где еще номера гостиниц и гостевые комнаты, «chambres d’hôtes», под лестницей, «sous un escalier».

Экспедиция по всем помещениям под лестницей – но с какой целью, для чего, для какой такой надобности? Что там изучать в этих каморках, бывших «углах», чуланах, потаенных «схронах» для дезертиров и бойцов Сопротивления, в «арестантских», предназначавшихся для непослушных детей, в камерах смертников, которых на рассвете отправят на казнь? Изучать, что бы то ни было. Изучать, перед лицом всех этих убогих пристанищ под лестницами, исследовать в первую очередь себя.

Вот тут она стояла, высокая, в ее детстве, ночами, казавшаяся огромной, мать, на пороге комнатушки, одна нога в коридоре, снаружи, другая тут, внутри, согнувшись в три погибели, – такая низенькая здесь дверь, – и, окидывая взглядом внутреннее пространство, «el interior de la morada» (что в переводах с испанского текстов Терезы Авильской чаще всего передается как «покои»), одновременно погружается в исследование своего собственного внутреннего пространства, как самого маленького, самого темного, самого укромного и самого потаенного «покоя» из всех «покоев», «moradas», в «castillo», в «замке», который весь целиком образовывал здание ее, и не только ее, души, «el alma». Интересно, предстал ли перед матерью этот «покой» или этот особый уголок ее души во время ее экспедиции в таком же ослепительном лилейно-белом свете, какой, если верить ей, сверкал во всем замке ее души? Ее ребенок, воровка фруктов, ответила на это из глубины темной каморки детским смехом.