Воровка фруктов - читать онлайн книгу. Автор: Петер Хандке cтр.№ 23

Удивительно, хотя, может быть, и нет, что именно этот человек стал для нее потом таким авторитетом. Возможно, это объяснялось присущим ей чувством семейственности, таким же глубоким и всепроникающим, как присущее ей чувство места, но проникающим еще и в прошлое и обусловившим свойственное ей почитание (не культ) предков, о которых она знала только по рассказам или по обрывочным воспоминаниям других. Но почему из всего клана только этот человек, ее отец, стал для нее единственным авторитетом, вообще единственным авторитетом, единственным на всем белом свете? На этот вопрос нет ответа. Так было, и все. Как было, так и было.

Как и теперь, когда она спросила, что ей заказать тут в «Mollard», признание за отцом авторитета, единственно значимого для нее, составляло по временам часть игры. Но в некоторых случаях она относилась к этому с полной серьезностью, ей нужен был этот авторитет; она нуждалась в нем, словно от него зависела если не вся жизнь, то, по крайней мере, этот день, и последующий, и вообще, в принципе, последствия. Сегодня и был именно такой серьезный случай. Было нечто, что ее занимало. Ее занимали последствия.

Подобно тому, как отец, слушая русские рассказы дочери, не сводил глаз с ее губ, так и она не отрывала взгляда от его губ, когда речь зашла о причине их встречи. Она ни разу не перебила его ни одним вопросом, предоставив ему возможность свободно говорить, и все только смотрела на него большими и на удивление доверчивыми глазами, даже тогда, когда он запинался и, как часто у него бывало, терял нить разговора, и даже тогда, когда он, по своему давнему обыкновению, вдруг начинал нести какую-нибудь ерунду или в чем-то явно ошибался, что она тут же замечала, но никогда его не поправляла: даже в этом, даже в этой ерунде, которая вдруг выскакивала из него, в его ошибках, фактических и логических, которые не так уж редко проскальзывали у него, все же что-то есть, верила воровка фруктов, что-то, чему она должна следовать, непременно держась за каждое слово. А всякие отвлечения или постоянную отвлеченность, готовность отвлечься, свойственную ее отцу во время разговоров, – одна из его характерных черт, – она доверчиво воспринимала, о чем свидетельствовали не только ее большие глаза, но и напряженно раздутые ноздри, как часть преподносимых ей уроков дня или уроков жизни. Стоило отцу, к примеру, устремить взор к мозаикам начала прошлого века на стенах или на потолке, ко всем этим цветам, павлинам и прочим красотам, она послушно следовала за его взглядом, ожидая обнаружить в разноцветном, с проблесками золота и серебра, мозаичном сверкании отеческое наставление. И только на одну мозаику над их головами она взглянула совершенно самостоятельно, по собственной воле: на ту, где была представлена гирлянда фруктов, вся составленная из разных плодов. Она не просто смотрела, – она смотрела влюбленными глазами на эти как будто настоящие блестящие яблоки, закинув по-особому голову, как умела только она: чуть склонив ее вбок и подняв лицо кверху, словно к макушкам деревьев.

Относительно ее плана отправиться на поиски матери и связанной с этим предстоящей поездки в глубь страны, «во французские дебри», как он это называл, считая себя географом и историком одновременно, отец, между закусками и основным блюдом, а потом между основным блюдом и кофе, отпускал время от времени замечания, в которые дочь внимательно вслушивалась, относясь к ним, хотя они этого и не предполагали, как к необходимым для этого путешествия ориентирам и обязательным к исполнению указаниям. (Во время еды старик не произносил ни слова, он никогда, сколько она его помнила, не умел делать два дела сразу.)

«Твой Исаак Бабель тоже был, кажется, в Вексене, сто лет назад, и в одной из своих книг, уже не помню в какой, рассказывает о деревнях, в которых вдоль дорог можно увидеть одни сплошные высокие каменные стены без окон вместо домов, деревни, напоминающие крепости времен Столетней войны… Пикардийский сыр ложится камнем в желудке, но если взять несколько маленьких кусочков и добавить в тесто, то это придает пирогам совершенно особый вкус… При встречах с мужчинами всегда надевай очки, желательно с толстыми стеклами, как у женщин из голливудских фильмов… без этого твои глаза, как кто-то, не знаю точно кто, предрекал сразу после твоего рождения, “сведут их всех с ума”… Если ты опять интересуешься перьями хищных птиц: перья канюка ты, как правило, можешь найти где-нибудь на краю леса, особенно там, где много густых кустов, – и вот когда они туда залетают или вылетают оттуда, не важно, за добычей или просто так, они частенько, в полете, теряют одно из своих перьев, с крыльев, то есть сбрасывают не по собственной воле, и всегда только одно, но зато самое роскошное из всего оперенья; орлиное перо, очень длинное, может, если тебе посчастливится, лежать в чистом поле, скорее вдали от всякого леса, и тоже в одном экземпляре; а вот что легко можно добыть, так это целые соколиные крылья, искать нужно по преимуществу в небольших, но зато тесно засаженных лесах, где соколы, то ли в погоне за добычей, то ли в любовном угаре, мчатся близко к земле, а главное – по горизонтали, и как слепые, может, по молодости или по старости? врезаются со всего размаху в ствол дерева; ястребы же тебе могут попасться и целыми, когда будешь там в Пикардии собирать перья, вместе с мертвыми фазанами, и сами мертвые, и те, кого они атаковали где-нибудь на пашне, тоже мертвы; и даже целые крылья соек – какая синева нежных перышек у основания крыла! из-за которой их растаскивают на украшение шляп в альпийских землях – будут тебе там буквально падать с неба, тебе только нужно будет – тебе вообще обязательно нужно иметь в дороге острый складной нож – отрезать крыло от туловища (она не стала поправлять отца и воздержалась от замечания, что сойки не относятся к хищным птицам)… и никому не говори, что ты ищешь… это, кажется, у Бабеля сказано об одной героине: “Она не была храброй, но была сильной, сильнее собственного страха”? Не знаю, в любом случае эту фразу сказал кто-то из славян… Ах, эти пары, танцующие танго, как они неожиданно отворачивают головы друг от друга: вот так и нужно отворачиваться, чтобы не видеть – не видеть что?.. Твоя мать, она жива, это я точно знаю, и она хочет, чтобы ее искали, причем искала именно ты, это я тоже знаю наверняка, она отзовется только на твой зов, на твой голос, я знаю это совершенно определенно… Обращай внимание на забытые вещи, висящие на вешалках в барах и гостиницах: она большая мастерица забывать что-нибудь в таких местах – шали, шляпки, шарфы… Она не пропадет, хотя и предрасположена к тому, готовая поддаться соблазну – плюнуть на себя, распуститься, опуститься, с давних пор, по крайней мере, на некоторое время, я знаю это… и никто ее не убьет, хотя, сколько мы с ней были знакомы, ее так и тянуло к этому: встретить кого-нибудь, кого бы она могла довести до того, чтобы он ее убил… Любительница опасных искусительных экспериментов… Это лучше звучало бы по-английски, как название или припев какой-нибудь песни: «woman of dangerous tries» ^[34] или «woman of dangerous trials» ^[35]?.. – Двусложные слова все же более мелодичные и лучше годятся для пения, чем односложные… Боже ты мой, как мне опротивели детективы, и как я ненавижу всех детективщиков, вместе взятых! Вот слушай: идея совершенно другого детективного романа: на большом всемирном конгрессе, на генеральном собрании авторов детективов взрывается бомба и убивает всех разом, всех без исключения, – и догадайся, кто заложил бомбу?.. Сейчас как раз новолуние, там, за городом, ты увидишь ясные звездные ночи, и смотри у меня, не пропусти ни одной падающей звезды, август – месяц звездопадов… Хорошо плавать в ручьях и небольших речках, вроде Виона, Троена, вниз по течению, только осторожно, иногда попадаются глубокие илистые ямы, хотя сквозь прозрачную воду кажется, что там твердое дно, так что главное – не навернись там у меня, а то я вот однажды, когда купался в Троене, или нет, в Эпте? сделал шаг и провалился, по самую грудь… Фильмы в сельских залах для торжеств, а сейчас, летом-то, может, и под открытым небом?.. Комната с завтраком в Лавильтетре, Монвиле, Шомоне, ничего особенно деревенского. Когда идешь по дороге, никогда никого не пропускай, не отступай ни на йоту… к тебе никто никогда не прикоснется, если тебе это будет не по нраву, не говоря уже о том, чтобы обнять… никто не желает тебе зла… Ты только взгляни на них, твоими глазами, и все, даже пьяный в стельку гуляка, и последний мерзавец, известный далеко за пределами своей округи, и деревенский дурачок – он в первую очередь – все они будут стараться обходиться с тобой по-доброму, в меру своей, да! доброты, и будут желать тебе делать только добро, как они, да! все, вместе взятые, с незапамятных времен желали кому-нибудь сделать добро. Натрескавшийся в дымину пропойца с глубоким поклоном уступит тебе дорогу, а сам, наверное, при этом свалится и полетит кувырком в заросли чертополоха на обочине. Лживый язык мерзавца, вот только что свисавший семью раздвоенными жалами из семи звериных морд, непременно превратится в ангельский язык наподобие языка пламени, сошедшего на его головы как в день Святой Троицы. А деревенский дурачок протянет тебе леденец, который он приберег именно для этого случая и не одно десятилетие носил его с собой, спрятав в самой глубине кармана брюк. Никогда и ни за что на свете с тобой не может ничего случиться, дорогая воровка фруктов, по крайней мере, вовне… Внутри еще возможно… Ах, твое сердце: оно создано, чтобы разрываться на части из-за всякой ерунды, и задумано таковым, и точно так же ты создана и задумана так, чтобы обливаться холодным предсмертным потом, в страхе, что никогда больше не очнешься, и вместе с тем: нет никого более радостного, более наполненного радостью, более талантливого в радости, чем ты, воровка фруктов!»